– Ах, какой стыд. Какой обман. Если такой священный договор, как наш, того и гляди, будет отменен, если слово короля ничего не значит – диво ли, что в стране постоянно вспыхивает недовольство королем Инги, что всякие паршивые баглеры в Восточной Норвегии нагло объявляют, у них-де свой король и свое королевство? Это же глумление! Народ презирает короля, который не держит слово. Коли это будет продолжаться, народ взбунтуется, так и знайте. Церковь тоже на моей стороне. Она неукоснительно требует, чтобы престолонаследники были рождены в законном браке.
Тон Скули мгновенно стал ледяным:
– Это угроза?
– Никоим образом. Просто соображения, которые вам, если угодно, следует учесть.
Скули выдержал паузу, чтобы его слова прозвучали весомее:
– Я кое-что скажу тебе, Хакон Бешеный, и я знаю, мой брат, король Инги, в этом со мною согласен: если ты вынашиваешь измену, то, что ты нам сводный брат, тебя не спасет. Если мы убедимся в твоем предательстве, пощады не жди – ни для себя, ни для своих близких. Можешь не сомневаться, уж тут-то и король, и я своего слова не нарушим.
Хакон Бешеный фыркнул, встал, вышел, хлопнув дверью, и потребовал доставить его на берег. Он спешил к архиепископу.
Братьев этот инцидент, похоже, не слишком огорчил. Наоборот, они словно бы облегченно вздохнули на радостях, что все необходимое наконец-то было сказано. Король, все так же сидя в постели, проговорил:
– Мне показалось, глаза у Хакона Бешеного стали какие-то странно выпученные.
– У него всегда выпученные глаза, когда он выходит из себя.
– Н-да, пожалуй.
Скули брат короля подошел к двери и, кликнув охрану, велел дружинникам послать за Дагфинном Бондом.
В Бьёргвине настала осень. Небо в тучах, бесконечный дождь, смеркается рано. Хакон Бешеный пробыл здесь уже три недели и чувствовал себя не в своей тарелке. Из Нидароса он привез с собой пышку Кристин, с которой толком не поговоришь, и сына, юнкера Кнута, который все время орал. Больше всего ярла бесило, что Дагфинн Бонд и прочие люди в крепости как бы и не замечали его. Когда он что-то предлагал, они вежливо слушали, а в итоге поступали так, как считали нужным, зачастую делая прямо противоположное тому, что говорил он. Не меньше злили его и воспоминания о разговоре со сводными братьями.
Думы одолевали Хакона Бешеного, лишали сна. Ему было необходимо хоть ненадолго отрешиться от всего этого, побыть одному. И он уехал на взморье, проведать свои имения. Как-то раз – погода в этот день была хуже некуда, тяжелые валы бились о берег – он прогуливался в одиночестве.
У воды играли дети. Дразнили волны. Море с грохотом обрушивало на прибрежные камни могучий прибой и, вскипая пеной, откатывалось назад. Тогда ребятишки подбегали к самой кромке берега, верещали и кривлялись, вопили и дразнили волны, выкрикивая обидные слова, некоторые даже отваживались на шаг-другой зайти в клокочущую воду.
– Эй, дураки безмозглые, дьявольское отродье, зачем вы забрали моего отца и его брата?!
– Нежить мокрая! Мерзкий тролль! Это ты напустил моровую язву на мою сестренку!.. Чтоб тебя, упырь проклятый, засосало дно морское, чтоб ты сдох!..
– Шатун бородавчатый! Змеюка ядовитая, это мы из-за тебя голодаем, ни зернышка в доме нету! Матушка все глаза выплакала!..
Разъяренные валы опять кидались на берег, тянули к дразнилам пенные щупальца, грохотали и ревели, а ребятня порскала врассыпную, стремглав мчалась обратно на сушу, восторженно взвизгивая и хохоча во все горло.
Они дразнили волны, бросали им вызов.
Море вновь отхлынуло, с долгим всхлипом. И ребятишки вновь принялись за свое.
– Коварный буян, ты хуже скаредного армана, который дерет налоги и отнимает у нас корову, хуже самого худого сквернавца, хуже бешеного, мерзостного ярла, хуже…
Тут дети заметили ярла Хакона и узнали его. Они так перепугались, что замешкались у воды и кинулись наутек в самую последнюю минуту. На сей раз они побежали прочь от берега, домой, подальше от мрачной и грозной фигуры. Хакон Бешеный огляделся по сторонам. Один. Ни души кругом. И едва лишь море опять отхлынуло, он вдруг сам устремился на мелководье и во все горло завопил навстречу пенным гребням, выкрикивая издевки и угрозы:
– Они думают, ярл Хакон у них в руках! Думают, что могут отнять у меня то, что мне принадлежит! Думают, можно так просто порвать священный договор, скрепленный печатями короля, ярла и четырех епископов! Чтоб их черти взяли! Чтоб им сгнить в язвах, крови и собственных испражнениях! Чтоб им… чтоб им…
Огромные валы надвинулись на него. Хакон Бешеный метнулся назад и благополучно отбежал на безопасное расстояние. Потом глянул вокруг – не видел ли его кто? Он насквозь промок, но дышалось легче. Теперь он был достаточно спокоен, чтобы обдумать свой следующий ход.
Бросая вызов морю, воспрядываешь духом.
Зерно в тот год не уродилось, и бонды опять не сумели уплатить налоги. Тогда сюссельман короля Инги в Стринде, Эйрик Фосс, созвал бондов из всех восьми уездов Трандхейма на тинг. Здешние бонды не очень- то жаловали сюссельмана и порешили явиться на тинг в полном вооружении[50]. Доведавшись об этих планах, Эйрик призвал королевского брата Скули с большим конным отрядом и несколькими кораблями. Но Скули с подкреплением еще не прибыл.
Эйрик был человек гневливый, вспыльчивый. Он подскакал к боевым порядкам бондов и попытался заговорить с ними, но, встреченный градом камней и глумливыми возгласами, тотчас осерчал и концом своей пики огрел по спине одного из крикунов. Бонд резко повернулся и наотмашь рубанул секирой по бедру сюссельмана. Эйрик покачнулся в седле, потерявши опору. Потом рухнул наземь, истекая кровью.
