– У монахов в Нидаросе.
Аскель помолчал, собираясь с мыслями. Сорвал еще несколько растений, сложил в пучок. Объяснение тут может быть лишь одно.
– Ты, верно, через год-другой тоже отправишься в Росток, а потом станешь священником? – спросил он.
– Нет, уволь, у меня другие намерения, да и не верю я всему, что говорят священники. Вряд ли святая Мария Египетская могла сорок лет питаться тремя хлебами или змей в Раю умел разговаривать.
– Но ведь так гласит Писание.
– По-моему, большая часть из того, что мы, люди, напридумывали про Христа и записали в Священной книге, самому Учителю была неведома.
– Почему же ты в таком случае стремишься узнать все о церкви?
– Я хочу знать как можно больше о том, чем церковь занимается, и о второстепенных вещах вроде вот этих, и о более важных, ибо однажды церковь повернется против меня.
В эту самую минуту в огород ворвался брат Аскеля, лендрман Гаут Йонссон, и закричал:
– Он здесь! Мы нашли короля!
Тотчас прибежали обрадованный Дагфинн Бонд и повеселевший ярл Скули, и с ними дружинники, у которых и вовсе точно гора с плеч свалилась. Гаут же Йонссон просто ликовал. Эти несколько часов были самыми тяжкими в его жизни, а ему много худого довелось пережить.
Тринадцатилетний король Хакон Хаконарсон бросил взгляд на горную кручу, на развалины каменной дедовой твердыни, и, уходя, сказал:
– Усадьба конунга Сверрира будет отстроена заново.
КОРОЛЬ СВЕРРИР
Вернемся теперь на пятнадцать лет назад.
Новогоднею ночью 1202 года король Сверрир[16] понял, что скоро умрет.
В городишке на берегу Осло-фьорда, у подножия Замковой горы, народ украдкой поглядывал вверх, на стены крепости. Громко говорить не решались, но меж собой шушукались, что-де наверху не все как надо.
Крепость стояла на горе, открытая одному лишь небу. Дороги к ней не подходили, на вершину взбирались по узкой лестнице, которую легко можно было перекрыть. Имелась там и церковь, посвященная святому Михаилу. Внизу, у подошвы горы, притулилась небольшая плодородная равнина. Летом Тунсберг[17] был полон солнца, и людей, и судов со всей Европы.
От побережья тянуло сюда свои щупальца хмурое седое море, змеилось среди обветренных островков и шхер, чтобы в конце концов уткнуться в Нёттерёй, защищавший гавань от осенних штормов. Резкая смена времен года наложила отпечаток и на здешних обитателей. Они славились двумя качествами – щедростью в подаяниях бедным и беспробудным пьянством.
В минувший год торговых кораблей тут было непривычно мало. Король Сверрир держал в осаде крепость, где засел Рейдар Посланник с двумя сотнями баглеров[18] . Палаточный лагерь выгибался дугой с севера на юг, от берега фьорда к городу, и по приказу короля был окружен глубоким рвом и палисадами. Ведь, может статься, Сигурд сын ярла все же рискнет прийти баглерам на выручку, хотя вероятность этого очень невелика. С многотысячным королевским войском шутки плохи. Особенный страх всем внушали сто пятьдесят наемников-франков, которых дал Сверриру английский король. После них ни одной живой души не оставалось.
Биркебейнеры[19] трудились не покладая рук, ставили метательные машины, и все это под градом стрел и камней, подсылали лазутчиков, чтобы отыскать слабые места в обороне, отправили одного из своих на колокольню церкви Святого Лаврентия и устроили там, укрыв от дождя стрел, – чтобы записал и зарисовал, что за новые башенные укрепления баглеры спешно возводят в южной и северной части крепости. Биркебейнеры умудрились затем пробраться внутрь, привязали к одному из четырех опорных столбов канат, и сто двадцать человек принялись за него тянуть. Башня зашаталась, но и канат начал дымиться. Человек, которому удалось закрепить канат, благополучно вернулся к своим и даже расправился по дороге с несколькими дозорными.
Тогда Сверрир решил пойти на хитрость. Однажды утром Рейдар Посланник, стоя на стене, увидел, что из лесу высыпало множество пеших воинов. Биркебейнеры внизу на равнине в испуге закричали, что, мол, подходит ярл Сигурд, и бросились врассыпную. Однако ж они скользили и падали на сухом месте, вопили слишком уж истошно и убегали вовсе неуклюже. Время шло, а особого ожесточения в схватке не чувствовалось, и крови на одежде и оружии видно не было, поэтому Рейдар ничего предпринимать не стал.
Сидя в своих башнях, баглеры помалу воспрянули духом и принялись осыпать осаждающих глумливыми насмешками. И щенком Сверрира обзывали, и клячей, и трусливой ведьмой, когда же бранные возгласы начали утихать, биркебейнеры благоразумно убрались подальше от стен, потому что оттуда сей же миг хлынули зловонные нечистоты. А это, пожалуй, было едва ли не хуже, чем кипящая смола, которую баглеры приноровились лить со стен и от которой воины Сверрира успевали вовремя увернуться.
Войско Сверрира начало роптать и поговаривать о возвращении домой, и король Сверрир произнес громовую речь, напомнив им о былых победах и о героях той поры. Тогда воины готовы были ходить в истлевших лохмотьях и глодать ножны от своих мечей и кожу башмаков, но не отступали. После года осады, продолжал он, баглеры находятся в куда худшем положении, чем они сами. В крепости уже едят кожаные ремни и не сдаются лишь по одной причине: знают, что поголовно все будут повешены. Вот почему он решил ускорить дело. На своем веку он повидал много крови, много мстил, совершил множество худых поступков, за которые придется держать ответ перед Создателем. И воинам его тоже пора задуматься о душевном спокойствии. Он намерен предложить мир Рейдару Посланнику и всем баглерам, если они сложат оружие. Кой-кому этакое великодушие показалось чрезмерным. Целый год осаждали крепость – и на тебе… Надо бы поквитаться! Ну хоть самую малость! Король Сверрир поднял бровь – и все его войско сей же час единодушно признало, что король говорил мудро, а мысль о пощаде и мире просто выше всяких похвал.
Рейдар Посланник тотчас сложил оружие, баглеров накормили, отвели в баню, выдали им новое платье,
