к разным статьям). Они, как и тютчевский подход в целом, не теряют своей актуальности, поскольку «Россия в 1839 году», выдержавшая в 40-х годах XIX в. более двадцати изданий в Париже, Брюсселе, Лондоне, Лейпциге, Копенгагене и Нью-Йорке, до сих пор остается своеобразной настольной книгой русофобов. О поэтическом споре Тютчева с А. де Кюстином в стих. «Эти бедные селенья…» см.: Воропаева Е. Тютчев и Астольф де Кюстин // ВЛ. 1989. № 2. С. 102–115.
…умственного бесстыдства и духовного разложения — характерной черты нашей эпохи… — Здесь Тютчев впервые обнаруживает свойственное его мышлению внимание к выявлению не видимого для большинства скрытого отрицательного потенциала в новейших гуманистических, реформаторских, эмансипаторских, научно-материалистических устремлениях и идеях своего времени, к снижению психического уровня человека и обесцениванию духовного содержания его деятельности. В дальнейшем он в самых резких выражениях и в том же смысле оценивает нравственное состояние современного общества («все назойливее зло», «век отчаянных сомнений», «страшное раздвоение», «призрачная свобода», «одичалый мир земной»), которое утрачивает абсолютную Истину и религиозные основания жизни, заменяя их мифами прогресса, науки, разума, народовластия, общественного мнения, свободы слова и т. п., маскируя обмельчание и сплошную материализацию человеческих желаний, двойные стандарты, своекорыстные страсти и низменные расчеты.
‹…› Ложь, злая ложь растлила все умы, И целый мир стал воплощенной ложью! ‹…› («Хотя б она сошла с лица земного…», 1866).
«Не плоть, а дух растлился в наши дни», — пишет поэт в стих. «Наш век» (1851), присоединяясь к наиболее чутким к оборотным сторонам «прогресса» русским писателям и мыслителям XIX в.: Пушкин — «наш век торгаш»; Е. А. Боратынский — «век шествует путем своим железным…»; А. И. Герцен — мещанство как последнее слово цивилизации; Н. Ф. Федоров — «ад прогресса» и т. д. и т. п. К. П. Победоносцев, говоря о демократии и сопутствующих ей «учреждениях» и «механизмах», подчеркивал: «… никогда, кажется, отец лжи не изобретал такого сплетения лжей всякого рода, как в наше смутное время, когда столько слышится отовсюду лживых речей о правде. По мере того как усложняются формы быта общественного, возникают новые лживые отношения и целые учреждения, насквозь пропитанные ложью» (Победоносцев. С. 123). Примечательно, что тютчевская характеристика «нашего века» совпадает с выводами почитавшегося Тютчевым митрополита Филарета, который отмечает усиленное стремление к невнятным реформам при утрате духовного измерения жизни, когда люди становятся невосприимчивыми к добру и красоте, правде и справедливости и в отсутствии опоры на высшие религиозные принципы Откровения и Истины ищут свободы не на путях подлинного совершенствования, нравственного возрастания, достоинства и чести, а на путях интриг и революций (см.: Митрополит Филарет. Наш век // Творения митрополита Московского и Коломенского Филарета. М., 1994. С. 344–348).
Что же касается противников господина де Кюстина ‹…› то они ‹…› уж слишком простоваты… — Прежде всего имеется в виду К. К. Лабенский, российский дипломат польского происхождения, чья брошюра «Un mot sur l’ouvrage de M. le marquis de Custine intitulé “La Russie en 1839”» («Слово о сочинении маркиза де Кюстина под названием “Россия в 1839 году”») с подписью «Русский» увидела свет в конце сентября 1843 г. в Париже, затем переведена на нем. и англ. яз. и переиздана в 1845 г. 14, 16 и 17 ноября 1843 г. в фурьеристской газ. «Démocratie Pacifique» печатались также возражения Кюстину С. П. Убри под псевдонимом Гюстав Еке. Вскоре затем появилась анонимная брошюра «Encore quelques mots sur l’ouvrage de M. de Custine “La Russie en 1839”» («Еще несколько слов о сочинении г-на де Кюстина “Россия в 1839 году”»), которая принадлежала перу М. А. Ермолова, жившего во Франции и занимавшегося переводами (в частности, произведений А. С. Пушкина на фр. яз.). Подразумевается еще русский журналист, филолог, публицист Н. И. Греч, опубликовавший в конце 1843 г. в Гейдельберге свое возражение Кюстину на нем. яз. («Über das Werk “La Russie en 1839” par le marquis de Custine. Aus dem Russischen übersetzt von W. von Kotzebue» — «О сочинении маркиза де Кюстина “Россия в 1839 году”. Перевод с русского языка В. фон Коцебу»), а в начале 1844 г. в Париже на фр. («Examen de l’ouvrage de M. le marquis de Custine intitulé “La Russie en 1839”. Traduit du russe par Alexandre Kouznetzoff» — «Рассмотрение сочинения маркиза де Кюстина под названием “Россия в 1839 году”. Перевод с русского Александра Кузнецова») (о деятельности Н. И. Греча в качестве активного критика сочинения А. де Кюстина см.: Деревнина Т. Г. Книга А. де Кюстина «Россия в 1839 году» и ее читатель в России и за рубежом в 40-х годах XIX века // Федоровские чтения. 1976. М., 1978. С. 135; см. также: Темпест Р. Философ- наблюдатель маркиз де Кюстин и грамматист Николай Греч // Символ. 1989. № 21. С. 195–211). В поле зрения Тютчева наверняка попало и опровержение корреспондента Министерства народного просвещения в Париже Я. Н. Толстого, который под псевдонимом Яков Яковлев издал на фр. яз. в Париже в январе 1844 г. брошюру «”La Russie en 1839” rêvée par M. de Custine, ou Lettres sur cet ouvrage écrites de Francfort» («”Россия в 1839 году”, пригрезившаяся г-ну де Кюстину, или Письма из Франкфурта об этом сочинении»).
Таковы основные отечественные (о зарубежных см.: Cadot. P. 226–229) «противники господина де Кюстина», публично высказавшие соображения по поводу его книги еще до написания статьи «Россия и Германия». Они уличали автора «России в 1839 году» в многочисленных фактических неточностях, ошибках, пропусках, противоречиях, отмечали верность отдельных частных наблюдений, с разной степенью убедительности опровергали общие положения, выводы или сверхэмоциональные оценки. Их «простоватость» заключалась для Тютчева прежде всего в «короткомыслии», в том, что в их аргументации ему недоставало подлинного исторического измерения и религиозно-философского масштаба, тех основополагающих принципов провиденциального развития, которые определяют его конфигурацию, метаморфозы и комбинации и которые составляют глубинный смысловой стержень публицистических «статей» и «записок» самого поэта.
Они ‹…› в чрезмерном усердии готовы торопливо раскрыть свой зонтик, чтобы предохранить от полуденного зноя вершину Монблана… — Ср. далее аналогичный образ горы применительно к России (коммент. к ‹Записке›. С. 310), мировая роль которой как христианской державы, по наблюдению Тютчева, все труднее постигается современным ему поколением. По-своему этот образ используется и в «книге господина де Кюстина», сравнивавшего кремлевские стены как цитадель на рубеже Европы и Азии с Альпами, а сам Кремль — с «Монбланом среди крепостей» (Кюстин. Т. 2. С. 90).
…все тяжбы, в которые русский народ раз за разом ввергал все это время свои таинственные судьбы… — Тютчев имеет в виду угрозы со стороны Польши и Литвы, Германии и Швеции, перипетии Смутного времени, французское нашествие 1812 г. и подобные им события трехвековой истории, которые свидетельствовали об успешном в целом сопротивлении России проявлениям агрессивной политики Запада.
…никогда еще умы Германии не были так заняты, как теперь, великим вопросом германского единства… — В годы борьбы с Наполеоном зародилось общегерманское движение, в основе которого лежало стремление к национальному единству. Известный общественный деятель и публицист Э. М. Арндт сокрушался, что нигде нельзя отыскать немецкого отечества:
Что представляет собою родина немцев? Пруссия ли это, Швабия ли? На Рейне ли она, где цветет виноград, 
