— Нет.
— Ничего не помню. Автопилот. Третий день бухаем, — Олег говорит почти шепотом, оглядываясь в сторону дежурной по этажу, кривит губы и играет желваками.
— Видел и слышал, — мои губы сами расплываются в улыбке.
— Чё, слышно было? — следователь смущенно чешет лохматую рыжую голову.
— Ну, Олег! Вы третью ночь подряд хором поете одну и ту же песню «Виновата ли я…». Скоро весь этаж будет вам подпевать, — мы тут, наверное, все одинаковы…
— Да, заменщик ко мне приехал. Завтра в Москву улетаю. Все. Труба. Пора печени передых дать, не то умру, — и он опускает розовые глаза.
— Так тебе что — похмелиться?
— Нет, не в этом дело… Я к тебе в номер ночью не заходил?
— Сказал же — нет… Чего ты мнешься?
— Дело вот в чем, — Олег снова лезет веснушчатой пятерней в свою шевелюру и дышит на меня перегаром: — Ты не заметил, при мне пистолет был?
— Да черт его знает, не обратил внимания. Что, пистолет потерял?
— Хрен его знает. Может, и потерял, а может, и свистнули, — и Олег тяжело вздыхает мне в нос.
— Кто мог свистнуть? Заменщик?
— Понимаешь, тут такое дело, — следователь опять опускает глаза и играет желваками. — Вчера ночью бабу здесь в «Интуристе» снял, в кабаке на втором этаже.
Сторговался за двести баксов. Ты представляешь? — зловеще шепчет Олег. — За двести долларов! По московским тарифам. Хотя здесь ей красная цена двадцатка… Правда, баба красивая — спасу нет! Кличка — Кармен…
Сердце мое, срезанное навахой [Наваха — кривой испанский нож: холодное оружие], катится по ступеням нутра и, ударяясь, отдается в голове. Я закрываю глаза. Мой воспаленный мозг начинает вибрировать и звенеть. Этот звук мне знаком еще с момента, когда накрыло миной. Я открываю глаза и вижу розовые белки под рыжими ресницами следователя. Он энергично шевелит губами. Я почти ничего не слышу из-за гула в своей ударенной голове. Олег жестикулирует веснушчатыми руками и вдруг замирает. И трогает меня за плечо…
— Эй, ты чего? — пробивается наконец ко мне сквозь звон в ушах. Андрюха, ты где?
— Вы что, хором ее драли? — очухиваюсь от короткого приступа.
— Кого? — изумляется Олег, вперив в меня водянистый серый взгляд.
— Бабу. Кармен. — Я еле слышу то, что говорю.
— Почему хором? Мужики спать легли. Вернее, отрубились. А я вразнос пошел, — шепчет Олег и оглядывается на дежурную.
— О чем говорили? — не унимаюсь я.
— С кем? С бабой, что ли?
— С Кармен, — выдавливаю я из себя.
— Да ни о чем. Что с ней разговаривать? «Рембрандта читала? — У койку!» Вот и весь разговор. За двести баксов я еще ее уговаривать буду! Но я тебе скажу: баба — блеск. «Не глаза, а острый нож. Глянешь — сразу упадешь». Не помню, кто поет.
— Олег, кончай! — мне не хочется больше его слушать.
— Чё кончай? Дело-то в том, что после ее ухода пистолет пропал!
— Ты уверен? — сомнение грызет меня.
— Да что я — пацан, что ли? — шипит Олег и оборачивается в сторону дежурной. — Все-таки в военной прокуратуре работаю, а не в ларьке на базаре. Ты тоже, скажешь… Я утром проснулся: в номере бардак, голова вдребезги, и перчатки бабские на тумбочке лежат…
— Черные или красные? — выпаливаю я, и сердце мое дергается и сжимается в колючую точку.
— Красные. Кожаные, — автоматически отвечает следователь. — Я опохмелятор включил и с горем пополам почти все вспомнил… Слушай, вдруг осекается Олег. — Ты почему про перчатки спросил?
— Просто так, — отвечаю, стараясь говорить спокойно и не отводить глаза.
— Андрюха, ты меня за идиота не держи, — крутит головой следователь. Я к тебе в дверь постучал, потому что уже всех тут на этаже на уши поставил. А Зульфия Тимуровна, — и Олег кивает в сторону дежурной, сказала, что ты подругу привел: брюнетка в красном пуховике. Колись, старик! Я хочу сделать этой бабе шмон, — и водянистые глаза его наливаются свинцом.
— Во-первых, баба — из пресс-службы местного парламента. Во-вторых, она уже голая: в постели лежит, меня дожидается. А ты весь кайф ломаешь, говорю, сам не знаю почему, но стараюсь врать убедительно.
Олег буравит меня своим тяжелым взглядом, затем сникает и рыжей пятерней теребит вздыбленную макушку:
— Я про пистолет не сразу-то и подумал. Проснулся, смотрю: портмоне на месте, двухсот долларов, конечно, нет. Но черт с ними, с деньгами! Зато остальная сумма не тронута. Я и успокоился. А к вечеру стал вещи собирать (завтра же улетать), глядь — пистолета нет! — и Олег хлопает веснущатой лапой по пустой кобуре. — Я всю гостиницу обегал. Говорят, эту блядину в кабаке днем видели, а потом куда-то исчезла… Андрей, что делать?!
— Что делать? — медленно произношу я. — Не знаю. Ищи.
— Да где искать?! Весь номер перерыл, баба исчезла… Она ствол сегодня на рынке продаст — и я хрен кому чего докажу!
— Олег, я вряд ли тебе помогу, — разговор тяготит меня.
— Придется везти в Москву трофейный и говорить, что перепутал в суматохе боя, — размышляет вслух следователь и дергает скулой.
— Это вариант, — одобряю я и протягиваю руку. — Счастливо!
— Пока, — Олег жмет мою ладонь красной пятерней. — Найду эту суку убью!
И я вижу его удаляющуюся широкую спину, обтянутую мятым камуфляжем.
Я закрываю входную дверь на ключ и вхожу в задымленную комнату. Анна сидит на постели с сигаретой в руке.
— Почему так долго? Я устала ждать…
Я смотрю в окно, на медленный тихий снегопад. Огней почти нет. Город спит.
— У тебя лицо — как перед расстрелом, — тихо говорит Анна.
— Никогда не видел, какие бывают лица перед расстрелом, — четко, с расстановкой выговариваю я и перевожу взгляд на свою странную гостью. Можно подумать, что ты видела.
— Перед расстрелом — нет, — так же четко, как и я, произносит Кармен. Но предсмертное выражение лица наблюдала.
— Даже так! — не верю я, опускаюсь на кровать и приваливаюсь к стене. И часто?
— Нет. Раза два. — Анна затягивается сигаретой и неотрывно смотрит на меня.
— Любопытно, — и тоже тянусь к пачке «Золотой Явы».
— Что произошло? — меняет тему Кармен. — Ты бледен, как…
— Как кто? Как декадент?..
— Ну все! — резко говорит Анна и давит окурок в пепельнице порывистым движением. — Ты не поэт, майор. — Хватит! Если у тебя испортилось настроение, не надо его портить мне. Я не греческая гетера и не японская гейша — душу твою ублажать за двадцать баксов. Я простая русская проститутка…
— Немецкая, — равнодушно вставляю я.
— Хорошо. Немецкая. В общем, я ухожу.
— Если ты покажешься в коридоре, — произношу я медленно, с расстановкой, — у тебя будет именно такое выражение лица, какое ты видела у других перед смертью. Тебя могут убить, — и смотрю на Кармен выжидающе.
— Не поняла. Объясни.
— Объясняю: тебя там ждет Олег — рыжий следователь из прокуратуры. Ты у него ночью была?
— Была. Ну и что?
