— Пистолет брала? — я хищно выпускаю дым из ноздрей и сверлю взглядом удивленную Кармен.
— Какой пистолет? — пожимает плечами Анна, и волна ее волос скатывается на одно плечо. Она держит паузу несколько секунд, и в глазах ее вдруг вспыхивают озорные искры:
— Где мой черный пистолет? На Большой Каретной!.. Где меня сегодня нет? — цитирует Высоцкого Кармен и хохочет: — Этот идиот не может найти свое оружие!
Я слежу за Анной. Она хохочет, запрокинув голову, и не может остановиться.
— Что тут смешного? — устаю я от ожидания ответа.
— Я спрятала его пистолет и перед уходом забыла достать.
— Куда спрятала?
— В надежное место — в мусорную корзину, — Анна поворачивается ко мне и аккуратно вытирает набежавшие слезы.
— Зачем? — искренне удивляюсь я.
— Как зачем? Чтоб не убил, — просто объясняет Кармен и облизывает губы.
— Он хотел тебя убить? — я вскакиваю и подхожу к ней вплотную.
— Хотел. Приговорил к расстрелу, — Анна поднимает на меня слезящиеся глаза. — Я же говорила, что запах смерти витает здесь в воздухе, как сигаретный дым.
— Ты говорила, что он разлит, как вино в старом погребе.
— Это аллегории. Кстати, про вино. Ты говорил, у тебя есть «Южная ночь».
Неплохо бы сейчас осушить стакан в ознаменование отмены расстрела.
— Подожди с вином, — не могу переключиться. — Ты говорила о смерти.
— Я говорила: неважно, на что похож ее запах, но я дышу этим «ароматом» уже почти сутки.
«А за что он хотел тебя убить? За двести долларов?» — лихорадочно соображаю я. Отхожу к окну, прячу руки в карманы и продолжаю дознание:
— Он хотел тебя убить за деньги?
— Ну, что ты! На Руси за деньги убивают редко…
— Странно. За что же убивают на Руси чаще? — завожусь я.
— А за дурные помыслы, — вздыхает Кармен, и глаза ее тускнеют.
— Что же это за помыслы такие?
— А всякие. Дурные помыслы носят в себе дурные люди, а дурные люди это инородцы. А поскольку я нерусская, что очевидно, да еще зовут меня Кармен, то я, соответственно, вынашиваю всякие черные мысли. Общий заголовок — «Как Россию погубить».
— Ты это серьезно? — лицо мое, наверное, перекашивается.
— Вполне. Если иметь в виду первоисточник, то есть твоего рыжего москвича из прокуратуры.
— Ты хочешь сказать, что он обвинил тебя в развале великой империи и приговорил за это к расстрелу?
— Именно так, — согласно кивает Анна.
— Брэйд сив кейбл, — подытоживаю, — то есть «бред сивой кобылы», — и открываю шкаф, чтоб достать бутылку вина.
— Это сейчас смешно, — уже спокойнее говорит Кармен, — а прошлой ночью мне было совсем не до смеха.
— Ты что, не видела, в каком он состоянии? — со стуком ставлю бутылку на стол. — Он же был пьян, как сволочь.
— Я это поняла только потом. Ведь ходил ровно, говорил четко и внятно.
— Называется автопилот. У большинства офицеров так. Строевая выправка как на параде, речь поставлена — хоть Верховному главнокомандующему рапортуй, а утром проснется — ничего не помнит, хоть режь его.
— Ну, видала я и других офицеров. Штормило так, что от стенки к стенке заносило.
— Таких меньшинство, — я достаю складной охотничий нож, чтобы открыть бутылку.
— Рыжий пил много. Я даже сообразить не успела, как все началось. Он спросил, как меня зовут. Я говорю — Кармен. «Ты испанка?» — «Нет, говорю, — немка». — «Врешь, немцев черноволосых и черноглазых не бывает!» Я объясняю: у меня мать армянка, а отец — немец. «Скажи что-нибудь по- немецки!» — «Гутен абенд», — говорю. «Все?». — «Все». — «Опять врешь, стал возмущаться. — Ты засланная экстремистка. Хочешь выкрасть уголовные дела на своих родственников?!» Тут меня затрясло. Ну, думаю, черт с ними, с этими двумя сотнями баксов, надо линять. А он пистолет достает: «Выходи на балкон! За шпионаж против России ты приговариваешься к расстрелу!» Ну, думаю, песец ко мне подкрался незаметно. Но сама судорожно соображаю, как же переломить его настрой. Ведь убьет сдуру и фамилии не спросит.
— Кстати, как твоя фамилия? — вдруг вырывается у меня.
— Кох. А что такое? — теряется Анна.
— Ничего. Просто так спросилось.
— Да. Так вот, приставил он пистолет к моему лбу и читает мне «приговор», то есть несет какую-то ахинею про коварные замыслы и покушение на государственный строй. В общем, полный мрак…
Я срезаю ножом неподатливую пластиковую пробку и смотрю на Анну. Она говорит разгоряченно и ходит туда-сюда по комнате с сигаретой в руке. Красный ее свитер кочует вдоль стены.
— И тут меня осенило! Ладно, говорю, товарищ майор, можете опустить пистолет. Вы достойно прошли проверку… Он опешил. «Какую проверку?» спрашивает. А я чувствую — рука уже дрогнула. Ага, думаю: есть трещинка! Надо туда клин вбивать…
Пробка с бутылки срезается окончательно и летит куда-то под стол, отвлекая Анну. Мы оба смотрим на пол, не находим пробку и почти одновременно машем на нее рукой.
— …И говорю ему: я, мол, и правда, засланный казачок, но не со стороны экстремистов, а из ФСБ. Дескать, секретный агент Федеральной службы безопасности.
Тут он и совсем руку отпустил. Все, думаю, теперь ты — мой. И давай ему горбатого лепить, что, мол, имелись сведения о продаже некоторыми сотрудниками федеральных следственных органов секретных сведений (в том числе материалов следствия) за деньги — экстремистам. И мы, агенты, проверяем теперь эту информацию… Короче, уболтала его. Поверил.
Анна устало плюхается на кровать и, глубоко затянувшись, заканчивает рассказ:
— Остальное — дело техники. Влила в него водки. Долго говорила о величии России и кознях врагов. Он вскоре завял. Я уложила его в постель (отдохните часок, товарищ майор!), пистолет спрятала, деньги взяла и ходу. Перчатки, правда, забыла в спешке. Жалко. Такие трудно достать красная кожа.
— Так вы что, даже не ложились? — изумляюсь я, и сердце мое подпрыгивает от радости.
— Да какая тут постель? — таращит глазищи Кармен. — Из него в тот момент такой «Трахтенберг» был, как из козьей задницы гармонь.
— Боже! — хлопаю себя ладонью по лбу. — А мне такого наплел, что конь не перескочит… Но зачем же деньги взяла? — вырывается у меня наивный вопрос.
— Как зачем? — взвивается Анна. — Во-первых, мы договорились с ним о цене еще в ресторане. «Кармен, я забираю тебя до утра. Плачу двести баксов!» — куражился, как настоящий крутой. А во-вторых, мне полночи мозги засирают, к голове пушку приставляют — расстреливать ведут на балкон, а я должна кланяться и вежливо благодарить? Я тебе уже сказала: терпеть не могу, когда из меня дурочку делают. — И я снова замечаю в ее глазах дурной огонек. — Я таких вещей не прощаю. Пусть этот придурок еще спасибо скажет за то, что я его дочиста не обобрала. Могла бы и пистолет, и бумажник с документами «приватизировать». И черта с два нашли бы вы меня в ближайшие полгода. Залегла бы на дно, как камбала, и в песок зарылась.
— Да, серьезный ты человек, — вздыхаю я и наливаю вино в стаканы. Оно клокочет и пузырится. — Ну, давай выпьем за торжество разума над пулей-дурой.
— Не над пулей-дурой, а над идиотизмом, — Кармен берет стакан и чокается, обжигая меня взглядом.
Выпить мы не успеваем. В дверь опять стучат, и я поднимаюсь из-за стола. Выйти в коридор не дают. Как только замок щелкает, раздается мощный удар и я отлетаю от двери, как мяч от стенки. В прихожей
