– Оно еще там? – спросила я, посмотрев на склоненную голову доктора, когда он установил стетоскоп под моей левой грудью. А потом, прежде чем успела остановить себя, добавила: – Не разбилось?
Он выпрямился, улыбаясь.
– Все еще там. Не разбилось. Более того, по звуку у вас сильное и здоровое сердце. – Он протянул руку. – Я думаю, все у вас будет хорошо. Мы свяжемся с вами.
В приемной Лили, женщина с вышитыми маргаритками на груди, сидела в том же кресле, на ее колене лежал наполовину съеденный ломтик подсушенного белого хлеба.
– Ну что? – спросила она.
– Они обещали дать мне знать. – В руке Лили я увидела лист бумаги. Не удивилась, поняв, что это ксерокопия статьи Брюса Губермана «Любить толстушку».
– Вы читали? – спросила Лили. Я кивнула.
– Замечательная статья. Он так хорошо нас понимает. – Лили повернулась, насколько позволяло кресло, встретилась со мной взглядом. – Хотела бы я увидеть идиотку, которая упустила такого парня!
Глава 4
Я думаю, каждый человек, живущий один, должен иметь собаку. Я считаю, государство должно вмешаться и принять соответствующий закон: если взрослый человек не женат и ни с кем не сожительствует, брошен, разведен, овдовел, короче, живет один, он должен незамедлительно проследовать в ближайший питомник и выбрать себе четвероногого друга.
Собаки задают твоим дням ритм и цель. Если собака зависит от тебя, ты не сможешь спать допоздна и сутками не бывать дома.
Каждое утро, сколько бы я ни выпила вечером, чем бы ни занималась, независимо от степени разбитости моего сердца, Нифкин будил меня, осторожно тыча носом в веки. Он на удивление тонко все чувствующий маленький песик, готовый терпеливо лежать на диване, скрестив перед собой передние лапы, пока я подпеваю «Моей прекрасной леди» или вырезаю рецепты из журнала «Семейный круг», пусть, как я люблю шутить, у меня нет ни семьи, ни круга.
Нифкин – ладный и аккуратненький рэт-терьер[11], белый с черными пятнами и коричневыми отметинами на длинных, тонких лапах. Он весит ровно десять фунтов и выглядит как исхудалый и очень нервный джек-рассел-терьер[12], но с ушками добермана-пинчера, стоящими торчком. Мне он достался не щенком, я получила его от трех спортивных журналистов, с которыми познакомилась в моей первой газете. Они арендовали дом и решили, что в доме необходима собака. Вот и взяли Нифкина из питомника в полной уверенности, что он щенок добермана. Разумеется, он был не щенком добермана, а взрослым рэт-терьером с большими ушами. Действительно, он словно сборная солянка из частей собак нескольких пород, которые кто-то объединил ради шутки. А мордочка у него перекошена в постоянной усмешке, этим он похож на Элвиса. Говорили, что мать укусила его, когда он был щенком. Но в присутствии Нифкина я воздерживаюсь от упоминания его недостатков. Он очень нервно реагирует на критику собственной внешности. Точь-в-точь как его хозяйка.
Спортивные журналисты терпели Нифкина шесть месяцев, то окружая вниманием, даже давая полакать пива из миски для воды, то запирая на кухне и напрочь про него забывая в ожидании, когда же он вырастет и станет настоящим доберманом. Потом одного из них пригласили в «Форт-Лодердейл сан-сентинел», а двое других решили разъехаться и снять себе отдельные квартиры. Никому не хотелось брать к себе Нифкина, который ничем не напоминал добермана-пинчера.
Сотрудники имели право давать бесплатные объявления, и их объявление печаталось две недели: «Одна собака, маленькая, пятнистая, в хорошие руки». Но желающих взять Нифкина так и не нашлось. Уже сидящие на чемоданах, внесшие задаток за новые квартиры, «спортсмены» вдвоем насели на меня в кафетерии редакции.
– Или ты, или снова питомник, – заявили они.
– Он приученный? – спросила я. Они переглянулись.
– Скорее да, чем нет, – ответил один.
– По большей части, – услышала я от второго.
– Он грызет вещи? Та же реакция.
– Он любит шкуры, – ответил первый.
Второй промолчал, из чего я поняла, что Нифкин также любит грызть туфли, ремни, кошельки и все, что попадет ему в зубы.
– Он научился гулять на поводке или по-прежнему постоянно рвется с него? И он откликается на другую кличку, помимо Нифкина?
Парни в очередной раз переглянулись.
– Послушай, Кэнни, – наконец прервал паузу один, – ты знаешь, что случается с собакой в питомнике... если только хозяева не смогут убедить кого-то еще, что она доберман-пинчер. Но я в этом сильно сомневаюсь.
Я его взяла. И, само собой, первые месяцы нашей совместной жизни Нифкин провел, справляя нужду в углу гостиной, он также прогрыз дыру в моем диване и начинал метаться, как кролик, стоило мне прицепить поводок к ошейнику. Перебравшись в Филадельфию, я решила, что теперь все пойдет по-другому. Установила Нифкину жесткий распорядок дня: сама прогуливала его в половине восьмого утра, вторую прогулку он совершал в четыре часа дня (за это я платила соседскому мальчику двадцать долларов в неделю), а перед сном снова гуляла с ним сама. Через шесть месяцев муштры Нифкин практически перестал грызть то, что грызть не следовало, не гадил в квартире и спокойно шел рядом, если, конечно, его не отвлекал воробей или скейтбордист. За свои успехи он получил право пользоваться мебелью. Сидел со мной на диване, когда я смотрела телевизор, и каждую ночь спал на подушке рядом с моей головой.
– Ты любишь эту собаку больше, чем меня, – жаловался Брюс.
И действительно, своего песика я страшно баловала, покупала ему пушистые игрушки, искусственные
