— Вот как, — пробормотала Мэгги, и поскольку это отчего-то показалось ей недостаточным, добавила: — Здорово.
— Последняя девушка сказала, что принесла цветы, — пояснила Коринна, поджимая губы. — Только они были не настоящие. Пластиковые. Она думала, что я не почувствую разницы.
— Я принесу живые цветы, — пообещала Мэгги. Коринна кивнула.
— Буду очень благодарна.
На все, о чем просила Коринна, ушло меньше четырех часов. Мэгги не привыкла к домашней работе: Сидел считала, что девочки ничего не сумеют сделать как следует, поэтому через дом прошла целая армия безликих домоправительниц, поддерживавших безупречный порядок в комнатах, набитых стеклом и металлом. Но Мэгги очень старалась. Не оставила на полу ни единой пылинки, сложила чистое белье и вернула посуду и столовые приборы на законные места в шкафах и ящичках.
— Мои родители оставили мне этот дом. В нем я выросла, — пояснила Коринна.
— И он прекрасен, — вырвалось у Мэгги. Прекрасен и пуст. Прекрасен и печален. Шесть спален, три ванные комнаты, широкая лестница, вьющаяся по центру дома, и единственная обитательница: слепая женщина, спящая на узкой одинарной кровати, подложив под голову тощую подушку. Никогда ей не оценить весь этот простор, не полюбоваться солнечными лучами, брызжущими в широкие окна и собирающимися в желтые лужицы на полу.
— Идете на рынок? — спросила Коринна.
Мэгги кивнула, но тут же сообразила, что женщина все равно не видит.
— Все готово.
Коринна кончиками пальцев извлекла из бумажника банкноту.
— Это двадцать долларов?
Мэгги присмотрелась и подтвердила, что да, это двадцатка.
— Банкомат выдает только такие, — пояснила Коринна.
«В таком случае зачем ты спрашивала?» — едва не выпалила Мэгги, но тут же сообразила, что это, возможно, была проверка. И пока что она умудрилась выдержать испытание.
— Можете пойти на рынок Дэвидсона. Это прямо в конце улицы.
— Хотите душистые цветы? Вроде сирени?
Коринна покачала головой.
— Не обязательно. На ваш вкус.
— Вам нужно что-то еще, пока я здесь?
Коринна призадумалась.
— Да. Можете удивить меня, — заявила она наконец.
Мэгги отправилась на рынок, размышляя, что лучше купить. Пожалуй, для начала ромашки. Ей повезло: ромашки продавали прямо у входа. А потом она принялась бродить между рядами, останавливаясь перед сливами, клубникой, пучками пахнущего зеленью шпината и молоком в тяжелых стеклянных бутылках. Что поразит Коринну? Вряд ли ей нравятся продукты с сильным запахом, не захотела же она душистых цветов! Мэгги требовалось что-то… что-нибудь такое…
Она поискала слово и торжествующе улыбнулась. Да! Именно! Что-то чувственное. Что-то, чтобы ощущалось в руке, имело вес, тяжесть вроде молочной бутылки или атласную гладкость лепестков ромашки. И неожиданно перед ней возникло именно оно, то самое. Еще одна стеклянная баночка, только цвета мерцающего янтаря. Мед.
«Мед из цветков апельсина. Местная продукция», — гласила этикетка. И хотя самая маленькая баночка стоила шесть девяносто девять, Мэгги положила ее в корзинку вместе с бугристой буханкой хлеба из двенадцати злаков.
Через час, когда Коринна сидела напротив Мэгги за кухонным столом и медленно жевала поджаренный, намазанный медом хлеб, а потом объявила, что вкуснее ничего не ела, Мэгги поняла: это не пустая похвала. Она прошла второе испытание.
31
— Я волнуюсь за твою сестру, — без предисловий начал Майкл Феллер.
Роуз вздохнула и уставилась на чашку кофе, словно в ней могло появиться лицо Мэгги. Интересно, что еще новенького?
— Прошло два месяца, — продолжал отец. Можно подумать, Роуз об этом не знала!
Но она промолчала. Потому что выглядел отец ужасно: лицо бледное, как очищенное яйцо, сваренное вкрутую. Высокий лысоватый лоб и измученные глаза. Даже обычный серый костюм — типичная униформа банкира — и темно-бордовый галстук не спасали положения.
— Мы ничего о ней не знаем. Ты ничего о ней не знаешь… — Он повысил голос в конце предложения, так что оно прозвучало как вопрос.
— Нет, па, не знаю.
Отец вздохнул — типичный вздох Майкла Феллера — и повозил ложечкой в растаявшем мороженом.
— Что, по-твоему, нам нужно сделать?
«То есть что я должна сделать?»
— Ты созвонился с ее бывшими бойфрендами? Правда, это должно занять неделю-другую, — заметила Роуз.
Отец ничего не ответил, и Роуз уловила нечто вроде упрека в его молчании.
— А на сотовый звонил?
— Конечно. Я оставлял сообщения. Но она не перезвонила.
Роуз закатила глаза, но отец сделал вид, что не замечает.
— Я в самом деле волнуюсь. Так надолго она ни разу не исчезала. Что, если…
Майкл осекся.
— Что, если она мертва? — закончила Роуз. — Сомневаюсь, что нам так повезет.
— Роуз!
— Прости, — буркнула он не слишком искренне. Ей действительно плевать, жива Мэгги или нет! Хотя…
Роуз схватила целую горсть салфеток. Все же это неправда. Она не хотела, чтобы эта дрянь умерла, но была бы на седьмом небе, если бы до конца жизни ей не пришлось встречаться с Мэгги.
— Роуз, меня беспокоишь и ты.
— Обо мне можешь не беспокоиться, — фыркнула Роуз, принимаясь складывать одну из салфеток гармошкой. — Все в порядке.
Отец недоверчиво приподнял седые брови:
— Уверена? У тебя ничего…
— Ты о чем?
Отец замялся. Роуз терпеливо ждала.
— Ты о чем? — повторила она наконец.
— У тебя ничего не случилось? Какие-то неприятности? Не хочешь… э… поговорить или еще что?
— Я не спятила, если именно это ты имеешь в виду, — отрезала Роуз. — На этот счет можешь не волноваться.
Отец беспомощно воздел руки к небу. Вид у него был расстроенный и несчастный.
— Роуз, я не это хотел сказать…
Именно это! Отец никогда не говорил о подобных вещах, но Роуз знала, что он всегда боялся, особенно за Мэгги.
«Вы сходите с ума, теряете рассудок, дурные гены дают о себе знать, и вы тоже собираетесь прибавить скорости перед крутым поворотом на скользкой дороге?»
