высоко ценит помощь, которую ему оказывали в те первые трудные недели.
Альф ничего не имел против. Он предпочитал иметь дело с молодыми людьми, готовыми слушать и учиться. Я помню другого помощника, который относился к этому иначе. Полагая, что знает все, он отказался следовать совету старших коллег. В результате он совершил несколько страшных ошибок, стоивших Альфу и Дональду многих бессонных ночей.
У старого друга отца Эдди Стрейтона, с которым я проработал пятнадцать месяцев, не было времени на молодых помощников, считавших, что они все знают лучше других. Он весьма категорично выразил свое мнение.
— Я скажу тебе, что с ними не так, — однажды заявил он мне. — Они слишком мало знают, чтобы знать, что они ни черта не знают!
Джиму Чедуику, однако, хватило ума понять, что ему еще многому надо учиться. Я попросил его рассказать о времени, проведенном в Тирске.
— За шесть месяцев у Альфа Уайта и Дональда Синклера я узнал больше, чем за пять лет в университете. Практика Синклера и Уайта была эталоном, к которому я всегда стремился впоследствии. У меня было два идеала, которым я старался подражать: Дж. Г. Райт, декан факультета Ливерпульского ветеринарного колледжа, и Альф Уайт.
Джим написал об одном случае, живо напомнившем о жизни в Скелдейл-хаусе с несравненным Зигфридом:
«Я ни разу не видел, чтобы Альф Уайт выходил из себя, но у Дональда Синклера были свои причуды. Помню, он задал мне хорошую головомойку, когда я уронил стеклянный шприц, который, естественно, разбился. Представьте мое удивление, когда несколько дней спустя мистер Синклер сделал то же самое. Я счел благоразумным промолчать, но заметил веселый огонек в глазах Альфа».
Работы с туберкулинизацией становилось все больше, нагрузка увеличивалась, и Альф с Дональдом взяли еще одного помощника — Кена Хиббита, студента из Бристоля. Он приехал в ноябре 1954-го, и они с Джимом Чедуиком стали большими друзьями. Теперь Альф полностью избавился от ночной работы, — для него это была неслыханная роскошь. В начале 1950-х он чувствовал себя очень
счастливым: он много времени проводил с семьей, работал с людьми, которые ему нравились, и занимался полезным и увлекательным делом.
Иен тоже написал мне о том времени, когда работал в Тирске:
«Альф был потрясающим человеком. Я многому научился, пока ездил с ним по вызовам. Он с пониманием относился к выпускникам, только начинающим свой профессиональный путь. Он не ограничивал своих молодых коллег одними туберкулиновыми пробами, ампутацией рогов или другими обычными процедурами. Он позволял им заниматься более интересными случаями и никогда не вмешивался. При этом с ним всегда можно было обсудить проблемы и получить у него хороший совет. Если животное умирало, Альф проявлял сочувствие и пытался внушить расстроенному коллеге уверенность в своих силах. Я хорошо помню, как в первые месяцы в Тирске потерял корову, у которой был жировой некроз. Альф поддержал меня, уверяя, что я больше ничего не мог сделать. Ему понадобилось небольшое поле, — заметил он, — чтобы закопать все свои неудачи».
Хотя молодые люди с удовольствием вспоминают проведенное в Тирске время, им приходилось очень много работать. Они получали выходной один раз в месяц и часто работали внеурочно.
Альф знал, что Иен не останется в Тирске. У него был академический ум, и он мечтал заниматься преподаванием и наукой. В феврале 1956 года он уехал в Бристольский университет, где читал лекции по биохимии и получил степень доктора философии в области нарушений обмена веществ.
После отъезда Кена пришлось искать нового помощника, и в том же месяце прибыл Оливер Мерфи. Если назвать его имя старым клиентам нашей практики, уверен, они его не вспомнят, однако он — один из немногих помощников, вошедших в рассказ Джеймса Хэрриота.
Оливер, серьезный молодой человек, также видевший свое будущее в науке, проработал в практике всего четыре месяца. Он имел небольшое представление о том, как обращаться с сельскохозяйственными животными, и не раз участвовал в ужасающих родео, но был приятным молодым человеком и пользовался уважением у фермеров. Фермерам он нравился, потому что боролся до конца и никогда не сдавался. Альф обыграл это качество в книгах, описывая Оливера в образе студента Кармоди — молодого человека, который упрямо цеплялся за веревку, обмотанную вокруг шеи рассвирепевшего зверя, пока тот тащил его по навозу.
Альф любил слушать смешные истории своих коллег, и Оливер, несмотря на серьезное отношение к жизни, был не лишен чувства юмора. Однажды он вернулся с фермы весь в грязи после жаркой схватки с разбушевавшимися молодыми бычками. Он безуспешно гонялся за своими пациентами по двору и в конце концов свесился вниз головой с перекладины с арканом в руке, надеясь зацепить животное, когда оно понесется мимо. Огромные животные были взбудоражены, и если бы Оливеру удалось поймать одного из них, мы бы, вероятно, его больше не увидели. Провисев несколько минут вверх ногами, Оливер получил представление о сдержанном йоркширском юморе.
Снизу появился фермер и заглянул ему в лицо.
— Мистер Уайт делает это по-другому! — заметил он, невозмутимо раскуривая трубку.
Оливер был лишь временным помощником, но он провел в Тирске достаточно времени, чтобы оставить яркий след в душе будущего Джеймса Хэрриота.
В конце 1956 года стали собираться тучи. Джим Чедуик хотел остаться в Тирске, но, будучи человеком женатым, нуждался в определенной стабильности. Альфу он очень нравился, он мечтал, чтобы Джим стал его партнером, но, поскольку Дональд ни в какую не соглашался, у Джима не осталось выбора: в январе 1957 года он уехал. В то время мне было всего четырнадцать, но я помню, как подавлен был отец из-за отъезда коллеги. Он чувствовал, что мог бы проработать с Джимом всю жизнь. Он долго переживал, но потом осознал, что жизнь продолжается, и подготовил себя к встрече со свежим лицом, с новым человеком, которого он будет обучать методам Синклера и Уайта.
Через несколько дней после отъезда Джима Альф стоял на платформе Тирского вокзала, встречая его преемника. Когда тот сошел с поезда, Альф не поверил своим глазам. Он в недоумении уставился на высокого человека с черными усами и темными сверкающими глазами, — на его плечах, словно пушистый воротник, лежал барсук, а рядом шагал гигантский пес. Альф всегда знал, что профессия ветеринара скучать не дает, как и обещал ему старый директор Ветеринарного колледжа Глазго доктор Уайтхаус, и это представление было тому подтверждением.
Прибыл Брайан Неттлтон. Альф решил, что новый помощник окажется интересной личностью. Он не ошибся. Брайан оставит о себе богатую память и возродится в образе Калума Бьюкенена, персонажа, очаровавшего миллионы телезрителей много лет спустя.
Уверен, что ни один старый фермер из нашей практики не забыл Брайана Неттлтона — «ветеринара с барсуком». Брайан был уникальным человеком и в то же время прекрасным ветеринаром, одним из лучших среди всех, кто ходил по извилистым коридорам на Киркгейт, 23. Он был не только крупным, сильным мужчиной, поражавшим клиентов своим серьезным, практичным подходом к делу, но и искусным хирургом, способным делать сложные операции любому виду животных. Брайан щепетильно относился к чистоте, и его аккуратные швы быстро заживали. Он отлично ладил с животными — ценное качество для человека его профессии. Это производило впечатление на клиентов, и многие видели в нем «доктора Айболита».
Однажды он осматривал стадо коров в Амплфорте, где лечил многих из них от сезонного заболевания. Брайан неправильно рассчитал дозу лекарства и ввел каждому животному в десять раз больше рекомендуемого количества.
Скотовод был потрясен. Через пару дней встретив Альфа, он сказал:
— Никогда ничего подобного не видел! Он сделал уколы всем коровам, и все, как одна, поднялись. Думаю, секрет в усах!
В Брайане было что-то цыганское, и на природе он чувствовал себя как дома. Я часто составлял ему компанию, когда он рано утром отправлялся в окрестные холмы, где мы наблюдали за разными дикими животными, — об их существовании я даже не догадывался, пока Брайан не позволил мне заглянуть в их темный и загадочный мир.
Он был одним из самых популярных помощников, удостоивших своим присутствием практику Синклера и Уайта, но иногда он бывал и одним из самых трудных. Его душа не принимала ничего, что хотя
