Монбар номинально и считался графским вассалом, ни от кого из монахов не укрылось то обстоятельство, что по своему могуществу и богатству он далеко превзошел любого из них и тем самым мог существенно затруднить их и без того нелегкую жизнь. Впрочем, когда посланец не проявил никаких злонамеренных наклонностей, кое-кто из братии, заранее питая к нему неприязнь как к соглядатаю, приставленному шпионить за ними, немало удивился. Пришлось смириться с явной несуразностью в положении брата Андре — могущественного властелина во Франции, решительно отказавшегося претендовать на свои права и всеобщее поклонение здесь, в Иерусалиме, и добровольно посвятившего всего себя служению вассальному долгу, то есть представлению интересов своего сеньора. В этом и состояла суть феодального уклада, но в действительности чрезвычайно мало людей в тогдашнем честолюбивом и сребролюбивом обществе старались хотя бы создавать видимость признания приоритетными чужих интересов — сеньориальных либо иных — над своими собственными своекорыстными намерениями.
Вское после нежданного прибытия заморского гостя монахи убедились, что де Монбар — именно тот, за кого он себя выдает: не больше, но и не меньше. Наконец, смирившись с его своеобычностью, как и с любой другой чертой характера, они вскоре к нему привыкли. С тех пор брат Андре не давал ни малейшего повода порицать его поведение или поступки и всегда держал себя наравне с остальными, с самого начала пребывания в общине ничуть не кичась и не добиваясь особо почтительного к себе отношения.
Однако с момента обнаружения чертога де Монбар начал предъявлять требования и изрекать повеления, беспрекословно выполнявшиеся и де Пайеном, и Сент-Омером. Таким образом, всем собратьям без дальнейших пояснений стало очевидно, что брат Андре изначально прибыл к ним с готовыми предписаниями, и его нынешние действия наилучшим образом оправдывали нахождение графского посланника в общине.
Через несколько дней Сен-Клер, едва возвратясь из похода за сушняком, застал де Монбара на пороге своей кельи. От изумления он споткнулся и с любопытством посмотрел на брата Андре, а тот без всяких предисловий изрек:
— Я спускаюсь в чертог. Пойдешь со мной?
— Ага, сию минуту.
Сен-Клер кинулся в келью за перевязью и на ходу поспешно продел в нее голову, перекинув через плечо, так что кинжал пришелся ему на уровне груди, а меч болтался сзади. Де Монбар молча наблюдал за этими приготовлениями, даже не пытаясь скрыть удивления, а потом ухмыльнулся:
— Думаешь, придется сражаться?
— Неизвестно, дружище… Вдруг на нас налетят демоны, когда мы поднимем анк, и утащат нас в преисподнюю. Мне будет гораздо легче, если в такой момент у меня под рукой окажется эфес моего доброго разящего меча. Если же ничего такого не случится, нам в любом случае не помешает кинжал — его клинком можно отковырять грязь из пазов, а меч, пожалуй, послужит рычагом.
Собратьям понадобилось не меньше получаса, чтобы оказаться в подземелье, а потом в корзинах спуститься в огромную залу. С собой монахи захватили достаточный запас новых факелов, которые, по уверению потрудившегося над ними Сент-Аньяна, должны были гореть несколько часов. Де Монбар нес две охапки заготовок, а Сен-Клер тащил две небольшие железные жаровни, приспособленные для установки на пол. Каждая из них могла удерживать по две горящие головни.
Не тратя времени, рыцари зажгли факелы и осветили, насколько возможно, каменный анк, а затем опустились возле него на корточки. Де Монбар подал знак, и оба принялись за работу, остриями кинжалов отколупывая из канавок слежалую пыль, накопившуюся за века.
Вскоре стало очевидно, что брат Андре был прав: под очищенными от грязи перекладинами анка обнаружилось достаточно места, чтобы просунуть туда ладонь и ухватить каждую наподобие эфеса. Сен- Клер взялся за каменный крест со своей стороны и взглянул на де Монбара:
— Ну что, готов? Будешь поднимать оттуда?
— Именно, и настаиваю, чтобы ты тоже перешел на эту сторону: тогда мы сможем удвоить наши усилия.
Стефан без возражений поднялся и перешел к де Монбару. Опустившись на колени рядом с собратом и уже ухватившись на каменную рукоять, молодой монах вдруг взглянул напарнику в глаза, и на его губах промелькнула принужденная улыбка.
— Понимаешь, — признался он, — мне кажется, что наше намерение может повлечь исключительные по важности последствия.
— То есть? — заинтересовался де Монбар.
— Откуда мне знать? Мы ведь раньше не совершали ничего подобного, так ведь? Мы скребли тут, в темноте, словно крысы… долго скребли — несколько часов… а теперь мы, может быть, на пороге чего-то такого, откуда нет возврата. Кто знает, может, стоит нам потянуть эти рукояти — и привычный нам мир больше никогда не будет прежним. Неплохо бы сказать прочувствованную речь, как ты считаешь? Какие нибудь возвышенные слова, а? — Он вдруг потупился: — Вроде хотел пошутить, а начал говорить — и понял, что все это правда.
Де Монбар пристально посмотрел на собрата и спросил:
— Так ты все-таки будешь говорить речь или нет?
— Нет…
— Ну и я не буду. Стало быть, можно продолжать. Давай, на счет «три»…
Они поднатужились и потянули, потом еще и еще раз, но даже вдвоем не смогли сдвинуть анк ни на йоту, словно пытались приподнять не его, а весь пол в зале. Запыхавшись, оба не сговариваясь отцепились от перекладины, и де Монбар утер лоб тылом ладони:
— Тысяча лет — не шутка, так я полагаю. За столь долгое время подъемные части могли утерять подвижность.
— Закон рычага, — задумчиво произнес Сен-Клер, разглядывая анк.
Де Монбар встал и с хрустом потянулся:
— Закон чего?
Стефан посмотрел на него снизу вверх.
— Брат Иоахим, старичок-монах, которого я знавал в детстве, питал огромную любовь к античности, а также к древним математикам — Архимеду, Евклиду и Пифагору. Помню, он говорил, будто бы можно целый мир с места сдвинуть, если бы нашелся подходящий по величине рычаг. Он обожал рассуждать о силе и энергии, и как нужно правильно их прилагать на практике. Мне кажется, если мы присядем друг напротив друга и потянем за рукоять, используя мускульную силу не рук, а ног, то добьемся гораздо большего.
— Давай попробуем.
Де Монбар немедленно опустился на корточки лицом к собрату, и каждый покрепче ухватился за перекладину.
— А я все думаю о том, что ты говорил в прошлый раз, когда мы сюда спускались, — вдруг признался Стефан.
— А о чем я тогда говорил?
— О том, что с обнаружением сокровищ наши поиски подошли к концу. Ведь нет же, правда? Мы нашли сокровища, но это только начало…
— Начало чего, Стефан? — едва приметно улыбнулся де Монбар.
— Начало грядущего, наверное… Я пока не знаю и даже не берусь предполагать, что за этим последует, но твердо знаю, что оно неизбежно. Конечно, я рядовой монах, но я же не совсем глупец. Во всех этих кувшинах, Андре, имеется содержимое, и, каково бы оно ни было, его ценность и значимость не подлежат измерению, иначе эти сосуды не стали бы тысячу лет назад столь надежно прятать. Целое тысячелетие, пятьдесят поколений предков и потомков… И все это время в нашем ордене жила надежда об обретении этого места и его сокровищ. Обычному человеку невозможно представить такой промежуток, он простирается за все мыслимые пределы. Едва ли мы помним и дедов, поскольку целых два поколения разделяет нас, поэтому понятие о десяти поколениях для нас трудноуловимо — не говоря уже о пятидесяти… И вот теперь этот клад — уж не знаю, какой именно — найден. Мы его нашли… Из чего бы он ни состоял, брат, независимо от рода этих сокровищ и их ценности, надеюсь, ты не станешь разочаровывать меня уверением, что надо держать это все в секрете, — ведь даже мне очевидна важность нашего
