не прошло, поэтому вы даже успеете застать сам ритуал.
Он вынул кинжал из ножен и постучал его рукоятью в деревянную дверь. Створка распахнулась, и Биссо поприветствовал стражника, охранявшего вход с другой стороны. Затем он шагнул внутрь и объявил о прибытии сира Гондемара Арлезианского и сира Годфрея Сент-Омера, никак не упоминая их монашеских званий. Когда оба пришедших вступили в освещенное свечами помещение, Биссо прикрыл за ними дверь и вернулся на свой пост.
Несмотря на свет от множества ламп и свечей, Сент-Омеру пришлось выждать, пока он смог различить в полумраке фигуры людей, теснившихся в глубине помещения. Наконец в восточном углу длинной и узкой прямоугольной комнаты он разглядел Гуга де Пайена, облаченного в ритуальные одеяния ордена Воскрешения в Сионе, и низко ему поклонился, произнеся традиционное приветствие опоздавшего, а стоявший рядом с ним Гондемар слово в слово повторил обращение. Де Пайен церемонно склонил голову в знак одобрения, а вслед за ним человек справа от него — постаревший Андре де Монбар, которого Сент- Омер помнил еще мальчиком, — также благосклонно кивнул им.
Затем де Пайен поднял руку, обращенную ладонью к вошедшим, тем самым веля им оставаться на месте, и приступил к молитве, завершающей собрание. Все молчаливо ждали с опущенными головами, пока не была произнесена заключительная формула: «Да будет так». Повторив ее за Гугом, собратья оживились, задвигались, ища, куда присесть. Кто-то выбрал треногу, кто-то — неуклюжее сиденье, прочие же удовольствовались чурбаками или закопченными костровыми камнями. Де Пайен усадил Андре де Монбара на единственный в комнате деревянный стул и затем обратился к присутствующим:
— Братья мои, наш гость привез нам вести с родины, поэтому, я полагаю, пусть он говорит первым, поскольку никто из нас не знает, что это за новости. — Он обернулся к Монбару: — Сир Андре, прошу вас.
Де Монбар, как видно, не собирался вставать. Поворачиваясь на стуле, он оглядел комнату, поочередно встретившись глазами с каждым из шести рыцарей, затем неспешно потер длинную переносицу указательным и большим пальцами.
— Итак, — начал он, — новостей у меня не так уж много, хотя все же мне есть что сообщить вам, равно как и узнать кое-что от вас самих. Прежде всего позвольте мне передать вам благословение и наилучшие пожелания от графа Гуга Шампанского, сенешаля нашего ордена, а также от высшего совета. Первейшее из данных мне поручений — известить вас о том, что граф Фульк Анжуйский, предполагавший навестить вас в этом году, приехать не сможет. Неотложные дела сейчас удерживают его дома, но граф рассчитывает за такой пространный период времени уладить их и прибыть в следующем году.
Он примолк и снова огляделся. Затем, обведя рукой комнату, де Монбар произнес:
— Должен признаться, я очень удивлен. Все, что я вижу здесь, повергает меня в изумление — и ваши достижения, и ваши деяния, и то, что проделано все это в столь краткое время… И все же пока я не до конца понял, в чем они состоят. Так чего вы достигли, откровенно говоря?
Де Пайен издал глухой лающий смешок:
— Мы стали монахами — самыми настоящими, с обритыми головами.
— Да, я слышал. Но что-то тут не так, верно? Ведь вы еще не до конца приняли постриг?
— Не до конца. Мы пока послушники и не дали окончательного обета. Но мы проходим посвящение, мы со всей серьезностью готовимся принести этот торжественный обет, когда наступит срок.
— Но зачем же? Почему вы решили, что это необходимо?
— Потому что это единственное пришедшее нам на ум средство, дающее хотя бы ничтожную возможность выполнить те невероятные и абсурдные указания, которые нам доставили из Франции. Если бы не наше решение стать монахами, мы бы, вероятно, не могли бы даже надеяться на исполнение этих приказов. Но даже теперь, посвятив себя Церкви и превратившись в послушников, мы в большом сомнении, удастся ли нам хоть чего-то достичь. Тем не менее, оказавшись in situ, можно, по крайней мере, попытаться…
— Как же так? — недоуменно нахмурился де Монбар. — То есть я знаю, что вы получили бестолковые и неосуществимые указания. Можно сказать, что я за этим сюда и послан: после уточнения условий, в которых вы оказались, приказ был изменен. Я привез с собой различные документы, продублированные в копиях, которые значительно облегчат вашу задачу. Впрочем, об этом позже. Я хочу, чтоб вы осознали тот факт — поскольку это, вероятно, с самого начала сильно вас смущало, — что граф Гуг на протяжении нескольких месяцев понятия не имел о сути этих приказов. Инструкции, доставленные вам Гаспаром де Фермоном, были отправлены без ведома сенешаля; имей он возможность хоть краем глаза заглянуть в те документы, он бы наложил на них вето, обнажив при этом всю нелепость их содержания. Все остальные — советники, издавшие те указания, — ни разу не бывали в Иерусалиме, поэтому были не в силах — как не способны и сейчас — учесть здешние реальные обстоятельства и оценить несостоятельность их требований. А теперь, если вам угодно, расскажите мне с самого начала, как вы решили принять монашество и поселиться здесь, в конюшне.
Полчаса спустя он уже знал все о деятельности собратьев в Иерусалиме за истекший год. Де Пайен смолк, а де Монбар все еще не проронил ни слова, покачивая головой от удивления и восхищения. Наконец он приступил к расспросам:
— Вы, кажется, сказали, что патриарх предвидел большие осложнения на пути убеждения короля удовлетворить вашу просьбу. Тем не менее он с этим справился. Каким же образом?
Годфрей Сент-Омер хмыкнул и ответил гостю в ясной и четкой манере, обнаруживающей его острый ум и образованность:
— Самым что ни есть простым. Он смог избежать возможного конфликта или недопонимания, рассказав королю именно то, что говорили ему мы. Однако он нашел такие слова, что Балдуин сразу же увидел в таком предложении преимущества и для себя. Будучи командующим иерусалимской армией и монархом королевства, осаждаемого противником со всех сторон, он всегда отказывался от мер, ослабляющих мощь его войска, — в том числе от защиты каких-то ничтожных паломников. Уж этим-то впору самим о себе заботиться! Мы же, строго говоря, не находились у него в подчинении. У нас были свои сеньоры, которым мы однажды принесли вассальную присягу, тогда как они клялись в верности именно королю. Однако Балдуин мог так употребить свою власть, чтобы посредством ее освободить нас от обязательств перед нашими сеньорами — законным образом, во имя Матери-Церкви. При этом он не преминул удостовериться, что его собственное имя выиграет от такого предприятия — надо сказать, весьма благотворного и ранее неслыханного. Тогда каждый убедился бы воочию, что король сделал решительный и хитроумный шаг против бандитского засилья, обескровливающего паломников и иных путешественников.
Сент-Омер остановился, указав на де Пайена, и тот с готовностью продолжил его мысль:
— Балдуин вовсе не глупец, и мы имели это в виду, когда затевали все дело. Излагая нашу просьбу, мы уповали на благоразумие короля. Он же с первого нашего слова осознал, что от него не потребуется никаких расходов и сам он ничего не потеряет, если разрешит нам поступить как нам желательно. Он, видимо, решил, что в худшем случае мы просто не принесем пользы. Тем не менее наше присутствие на дорогах как-никак стало бы осязаемой военной силой, неким отпором бандитам, и он всегда смог бы сказать, мол, я все-таки пытался что-то сделать. С другой стороны, в лучшем случае — и опять же совершенно безвозмездно — мы смогли бы худо-бедно добиться уменьшения напряженности на дорогах. Вот так он и дал нам позволение посвятить себя Церкви под видом монахов-воинов, иноков, принесших обет послушания самому архиепископу Вармунду. А король тем самым снискал себе славу умного и дальновидного политика.
— Монахи-воины… О таком раньше и не слыхивали. Два слова не вяжутся друг с другом.
— Может, раньше это и приняли бы за нелепость, но годы идут, и все меняется. Сегодня такая идея не противоречит обстоятельствам, сложившимся здесь, в Заморье.
— Интересно, даст ли Папа свое благословение.
— Брат мой, здесь один Папа — Вармунд, патриарх Иерусалимский. Пусть у него другой титул, но его воля затмевает мнения всех прочих.
— А сколько вас всего — семь?
— Да. Решение приняли мы с сиром Годфреем, а Сент-Аньян, Россаль, Мондидье, Гондемар, что стоит у дверей, и Жоффрей Биссо, на страже с другой стороны, присоединились к нам позже. Теперь нас
