воспрепятствовать совершенно искреннему общению сторон.
Но принцесса прекрасно осознавала, что Гассан оказывает ей особый почет. Сама она весьма ценила и уважала торговца, не подозревая, что ее отец немедленно казнил бы его, узнай он, кем являлся Гассан на самом деле. Даже его имя было ненастоящим — для посвященных оно лишь указывало на его чин и положение в группировке, к которой он принадлежал. Еще с их первой встречи Алиса заподозрила, что Гассан был ассасином — одним из вождей тайной секты, сеющей ужас во франкских владениях Заморья. Этот исмаилит-шиит[16] родился в Йемене, где и получил выучку федаина[17] — фанатика, готового отдать свою жизнь делу, в справедливость которого он верил и за которое сражался.
Сначала Алисе все эти хитросплетения казались чрезвычайно запутанными, но когда Гассан, вопреки всякому здравому смыслу, принялся объяснять ей, что к чему, она вскоре убедилась, что ничего сложного в них нет. Он рассказал ей, что принял имя Гассан в честь аль-Гассана, Гасани Саббаха — аламутского шейха, о котором ныне говорили разве что шепотом, с оглядкой. Его еще называли Старым Горцем, и он был основателем секты ассасинов. Сама группировка существовала с восьмого века, но впоследствии, после падения аламутской твердыни, духовный вождь аль-Гассан воспитал в своих последователях религиозный фанатизм, сугубо нацелив их на уничтожение правящего халифата суннитов [18] Аббасидов.
С тех самых пор ассасины-шииты проводили кампанию массового истребления выдающихся суннитских деятелей, безбоязненно и открыто их убивая. Прочему оружию они предпочитали кинжал, и их возмездие настигало только заранее намеченных представителей. Ассасины совершали убийства у всех на глазах, зачастую в мечетях, неизменно заботясь, чтобы никто из окружающих при этом не пострадал.
Использование кинжалов делало месть особенно жестокой, а ее неожиданность наводила на всех страх, подразумевая приближение к жертве вплотную. Нападения ассасинов всегда означали неумолимость, неизбежность и неотвратимость. Убийца чаще всего переодевался соответствующим образом, чтобы как можно ближе подобраться к жертве, а совершив кровавую и прилюдную расправу где-нибудь в месте наибольшего скопления людей, старался привлечь к себе всеобщее внимание, что вселяло ужас и смятение в ряды его неприятелей. Злоумышленникам, стиснутым среди толпы и застигнутым с поличным, редко удавалось скрыться с места преступления. Впрочем, перед лицом неминуемой смерти ассасины никогда не шли на самоистребление, предпочитая огласку и гибель от чужих рук.
Гассан объяснил Алисе, что их прозвище — «гашашины», которое косноязычные франки переделали в «ассасины», предположительно означает «поедатели гашиша». Считается, что оно досталось им от мусульман-суннитов, их непримиримых врагов. Правоверные якобы утверждали, будто поедатели гашиша оскверняют себя употреблением зелья, вгоняющего их в экстатическое состояние и замутняющего сознание, что и позволяет им совершать беспримерные по жестокости убийства, невзирая на святость этих земель.
Гассан не соглашался, что воззрения суннитов выглядят нелепо; он утверждал, что их цели сугубо политические и несвоекорыстные. Он охотно допускал, что его сообщники употребляют гашиш, но настаивал, что делают они это по религиозным соображениям — сначала как часть ритуала посвящения в ряды их тайной секты, затем — как помощь при медитациях. Он напомнил Алисе о ее собственных опытах с этим наркотиком, регулярно доставляемым принцессе его людьми для личного пользования. Гассан доказывал ей, что гашиш — скорее успокаивающее, чем возбуждающее средство, и его адепты чаще всего впадают в сонливость. Разумеется, ни на какую жестокость такие люди не способны.
Торговец доказывал Алисе, что ассасины никогда не используют гашиш для храбрости или для поднятия боевого духа перед очередной вылазкой, и только тот, кто ни разу не слышал о доблести и аскетизме аль-Гассана, может поверить россказням, будто благочестивый шейх опускался до самоизнурения зельем. Сам Гассан верил в то, что слово «гашашины» на диалекте исмаилитов Йемена некогда обозначало последователей аль-Гассана.
Алиса отнюдь не самообольщалась насчет откровенности ее собеседника: она понимала, что, усердно добиваясь ее расположения, он строит некие планы на будущее — рассчитывает, что когда-нибудь она будет ему полезна в неизвестных пока делах. В мире, где суждено было родиться Алисе, все поступали точно так же, и такой расчет ее ничуть не удивлял. Любой властитель, где бы он ни правил, предпринимал постоянные усилия для удержания и укрепления своей власти. Кроме того, раскрыв тайну личности Гассана, принцесса считала, что отныне предупреждена, а значит, вооружена против его возможных покушений, и знала, что от Гассана не укрылись подобные соображения.
За ее спиной зашелестел занавес из стекляруса, и Алиса обернулась, чтобы встретить гостя.
— Вы посылали за мной, принцесса. Чем могу услужить?
— Тем же, чем и всегда. Садись, Гассан, и выслушай меня. У меня затруднение, и без твоей помощи мне его не разрешить… — Она заметила, как в его глазах вспыхнуло любопытство, и тут же улыбнулась, вскинув руку в знак протеста: — Нет, никого не надо устранять, но есть один человек — это мужчина — ради которого я и прошу особой помощи.
— Неужели вам требуется помощь в делах с мужчиной? — немедленно осклабился Гассан.
Алиса пропустила насмешку мимо ушей и подробно рассказала о монахе-рыцаре: о том, как она безрезультатно пыталась пичкать его гашишем, к которому тот оказался совершенно невосприимчив. Она ни словом не обмолвилась, что ей нужно вытянуть из Сен-Клера некие сведения, и спросила лишь, знает ли Гассан такое средство, или смесь, на какое-то время парализующее сознание человека, так, чтобы он, очнувшись, не мог вспомнить, что с ним происходило. Она с готовностью подкрепила нечестивые выводы, которые сделал для себя Гассан касательно ее просьбы.
Вскоре торговец встал и низко склонился перед принцессой, и его рука плавно совершила салям: со лба к губам и далее на грудь, к сердцу. Он ушел так же бесшумно, как и явился, а Алиса принялась с удовольствием предвкушать, как уже назавтра, в этот самый час, у нее в руках будет способ преодолеть любое мыслимое сопротивление со стороны брата Стефана Сен-Клера.
ГЛАВА 8
Сен-Клер крепко спал, и ему снился весьма приятный, хотя и немного тревожный сон. Он изо всех сил пытался проснуться, понимая, что с ним происходит неладное и что лучше бы возвратиться к бодрствованию. В этом сне была женщина, но не она беспокоила его, потому что была практически невидима, полностью закутанная в глухое покрывало. Он не касался ее — она сама больно цеплялась за его запястье и куда-то тащила вслед за собой. Женщина шла очень быстро, и Сен-Клер, не поспевая за ней, то и дело спотыкался. Он откуда-то знал, что она миловидна и смугла, что у нее огромные карие глаза, но не смог бы вразумительно объяснить, почему он так решил.
Женщина из сна пришла к Сен-Клеру в какую-то полутемную комнату и кое-как растолкала от дремоты. Она принялась что-то сбивчиво и непонятно объяснять ему, тормоша и дергая так и эдак, пока он наконец не поднялся с постели. Вероятно, она даже помогала ему одеваться, но он не мог припомнить этого наверняка. Затем женщина повела его по кошмарному лабиринту плохо освещенных петляющих коридоров, похожих друг на друга, словно близнецы. Стоило ему замедлить шаги, как она поторапливала его, дергая за руку. Иногда женщина сама почему-то останавливалась и притискивала его к стене, наваливаясь на него всем телом и зажимая ему рот ладонью, видимо из опасения, что он может закричать, и каждый раз ему казалось, что его запястья жжет, будто огнем.
Затем они вышли в какую-то дверь, и в глаза Сен-Клеру ударил яркий свет, так, что он едва не ослеп и крепко зажмурился, но женщина снова повлекла его дальше, что-то тихо бормоча.
Вдруг она остановилась, и он вместе с ней. Сен-Клеру показалось, что он недвижимо простоял на одном месте несколько часов или даже дней. Его запястья по-прежнему немилосердно саднили, а в груди разливалось такое нестерпимое жжение, что ему не удавалось как следует вдохнуть.
Наконец рыцарь понял, что это вовсе не сон: раны болели слишком сильно. Он теперь расслышал звуки — приглушенные и разрозненные, они доносились откуда-то издалека. Сен-Клер прислушался
