По рельсам длинным, как кишки,
Завернутые внутрь подушек,
Он вез в мешках больные души
Умерших раньше, чем мешки.
И наркоман сидел в углу,
В окно просвечивали шпалы:
Окно уснуло на полу,
И ничего не преломляло,
И наркоман повесил нос,
Зашел в себя и сел на кресло -
Он стал совсем неинтересным,
И слушал метеопрогноз.
И два безликих человека,
Показанные со спины,
Его пинали, как слоны
Пинали, скажем, древних греков.
Удары, как хвосты ужей,
Вильнувши, исчезали в теле.
Он ждал, когда на самом деле
Перетечет 'еще' в 'уже'.
И выражалось только прошлым
Его портретное лицо.
Дорогой серой и истошной,
Он брел, босой, по острым крошкам,
В свое трамвайное кольцо.
Он шел на кладбище колес
В своей ободранной телаге -
Бездомный, как бездомный пес.
Дырявый ветер запах нес
Горелой голубой бумаги.
Ночь разбавляли, как в столовой
Светлеет темный вкусный сок.
Он что-то крикнул про 'бросок' -
Душа порезалась о слово,
И умер он, гологоловый,
Обняв рассыпчатый песок.
А утром город стал побрит,
Пространство дымом затянулось,
Мотая соленоид улиц
На талию центральной стрит.
Заизолированный в камень
Спин нависающих домов
Он ночью спал рядами снов,
Запаралеленных витками.
Он спал в фонарном хлороформе,
Он спал про то, что он один,
Что он экскурсовод витрин,
Но спал в аллегоричной форме.
Заметьте, что любая вера -
Стратегия игры в живых,
И что реальность таковых -
Лишь дым в прозрачной атмосфере -
Мы это видим на примере
О том, как вольтова дуга
Из марта коротит с апрелем,
Когда, как бусинки, недели
Продеты в дырки четверга,
Как ел глаза съедая дым
Так сон перерастал в реальность,
И где бы время ни сломалось,
Пройдут через излом следы.
Привстала ночь, чесались раны,
И мы вошли через экраны,
Оставив пятна рваных дыр,
Как оси глобусов косые -
Там мокрый силуэт России
Лепили руки на картон -
Россия издавала стон
Стотысячными тиражами,
Ее душа в ночной пижаме
Стояла, вросшая в балкон.
Она потрескалась в пыли,
Как в Аргентине португальцы,
И крепкие чужие пальцы
Ее крутили, как могли.
Большой велосипедный руль
Торчал из моря-тренажера,
От неуемного мажора
На дне иссык последний куль,
И даже стопочки пилюль
Не порождали больше воду.
Он был расстегнут и расхристан
С сухим висящим языком,
И бредил, лежа под песком
Он о дожде из капель смысла.
Как можно не понять его?
Пять лет над ним висело лето,
Жевал минуты, как кассеты
Искрящий неисправный бог.
Безводное дневное солнце
Палило даже по ночам,
И в одиночестве торчал
Из раненого дна рубильник.
А лучше не рубильник - кнопка,
И кто-то топнул на нее,
Водой полилось бытие,
Как будто вывернули пробку.
И наркоман, как желтый лист,
Всплывал из мутного потока,
