Выйдя из ванной, Саша, завернутая в Маринкин желтый махровый халат, нашла его хозяйку хлопочущей на кухне.
– С легким паром, Сашок! Не боись, умереть тебе не дадим. На вот, слопай пока бутербродик. Надеюсь, через полчаса у нас будет пицца.
От кухонных натюрмортов и запахов у Александры закружилась голова. Но еще сильнее голода было желание спать. Против ее ожидания, судьбоносное открытие, которое она сделала несколько минут назад, почти не взволновало душу. Скорее даже наоборот, сняло напряжение, не отпускавшее Сашу с того дня, когда она стала осужденной Александровой.
– Давай помогу, – без особого энтузиазма пробубнила она, набросившись на толстенный бутерброд с ветчиной.
– Ладно уж, проваливай отсюда! – отмахнулась кухарка. – Пойди полежи, а то небось ног под собой не чуешь.
– Ну, ты голова, прямо мои мысли читаешь! Не обидишься, если и в самом деле прилягу?
– Не болтай ерунду. Хочешь – телик там включи, а можно и видик. Есть неплохие кассеты. Помнишь еще, как с ним управляться?
– К черту видик! «Я хочу забыться и заснуть».
– А вот это не вздумай! Моя пицца – или что там будет вместо нее – тебе этого не простит.
«Пицца – это хорошо, но... К черту и пиццу! Спать, только спать... Надо копить силы, очень скоро мне их потребуется много-много...»
Александра с наслаждением вытянулась на мягком диване во весь рост и закрыла глаза, в которые будто кто сыпанул по пригоршне песку в каждый. Ее лицо – не то чтоб постаревшее за последние годы, но определенно изменившееся, и сильно изменившееся! – выглядело сейчас спокойным, даже умиротворенным. Засыпая, она чувствовала себя грешником, который заранее – еще не согрешив – получил индульгенцию.
Нет, пожалуй, такое сравнение сильно прихрамывало: Саша ощущала себя не грешницей, а мстительницей, благословленной на правое дело.
Семь лет, семь долгих лет здесь, в земном аду общего режима, она мечтала о том, как когда-нибудь «отблагодарит» Бориса Жемчужникова – тоже здесь, на земле, не дожидаясь мифического Божьего суда. Саша еще не знала – как, но воображение рисовало перед ней зловещие и величественные планы.
– Сашка, у меня все готово, иди! – крикнула Маринка из кухни.
Однако в ответ не раздалось ни звука. Тогда Мелешкина-Ребрицкая заглянула в комнату – и обнаружила свою гостью крепко спящей. Упрямую линию сжатых Сашиных губ чуть-чуть смягчила легкая улыбка.
Ах, если б только Марина Владимировна могла знать, чему улыбается во сне ее вновь обретенная подруга! Некоторое время Марина молча смотрела на спящую Александру, покачивая головой. Потом вздохнула и, на цыпочках приблизившись к «стенке», извлекла из-за дверцы пестрый турецкий плед, осторожно набросила на босые ноги, торчащие из-под желтого халата.
Проделав эту операцию, Мелешкина застыла у Сашиного изголовья как изваяние, сцепив руки в замок. Было очевидно, что в ее головке напряженно работает мысль. Затем – приняв, по-видимому, окончательное и бесповоротное решение, – она вновь подкралась к своему универсальному хранилищу барахла и нырнула за другую дверцу. Оттуда Маринка вынырнула, держа в руках что-то маленькое, похожее на визитную карточку.
Это и в самом деле была визитка, причем не какая-нибудь: блестящая, с двусторонним белым текстом по черному полю – на русском и английском. Марина Владимировна внимательно перечитала карточку, как будто ее содержание было ей неизвестно. Затем, взглядом связав прочитанное со спящей на диване женщиной, выскользнула из комнаты и плотно прикрыла за собой дверь.
Когда через четыре часа Александра проснулась, она чувствовала себя вполне готовой к подвигам. Но она, конечно же, и представить не могла, как скоро понадобится ей эта готовность...
– А я уж собиралась взять грех на душу, разбудить тебя.
Маринка появилась на пороге в бигудях и с физиономией, сплошь покрытой какой-то белой питательной маской. Видуха у нее была что надо.
– Тьфу ты, черт, испугала! Я было подумала, что еще сплю, и мне снится кошмар... Который час?
– Ни за что не прощу, если проваляешься еще хоть пять минут. Немедленно вставай, у нас куча дел! Надо привести тебя в боевую готовность, Сашок, сегодня вечером у нас намечен выход в свет.
– Тю! Обалдела ты, Мелешкина? Какой еще выход, в какой еще «свет»?! Мы же хотели тихо-мирно посидеть дома, поговорить, выпить...
– Вот там и выпьешь. Пока ты дрыхла, планы изменились. Вставай, вставай! Леночка ждет – это парикмахерша, она живет в соседнем подъезде.
Показывая, что она вовсе не шутит, Маринка решительно сдернула плед с сидящей на диване растрепанной Александры.
– Нет, да ты и в самом деле рехнулась! Куда ты меня тащишь? Что задумала?! Сейчас же говори!
– Ну ладно, ладно, не ерепенься. Это сюрприз. Я подумала, что лучше нам будет сегодня не распускать тут бабские сопли в четырех стенах, не плакаться друг дружке в халаты. Хватит уже, хорошего помаленьку. В общем, я заказала столик в ресторане.
Саша всплеснула руками почти что с жалостью.
– Маринка, Маринка, да ты что! Родненькая ты моя... Ты меня просто убила. Мне сейчас только ресторана и не хватало! Нет, ты как хочешь, а я никуда не пойду. Ты меня извини, конечно...
– Нет, это ты меня извини! – Мелешкина присела перед нею на корточки, схватила за руки. – Почему это ты не пойдешь, в самом деле?! Я так старалась, выклянчивала этот столик у знакомого администратора... Ты не представляешь, чего мне это стоило: сегодня же суббота! Думала тебя отвлечь, развеселить...
Саша чувствовала, что ее обложили как волка флажками.
– Очень складно врешь, Мелешкина. Сейчас разрыдаюсь! Ты что, в самом деле, хочешь распугать мною весь ресторан? Хочешь, чтоб твой знакомый администратор перестал с тобой здороваться?! Ты только посмотри, на кого я похожа, не говоря уж о том, что мне не в чем идти. А ты – «в свет»...
Маринка поняла, что надо ковать железо, пока горячо.
– Вот еще, нашла проблему! Неужели я не найду, во что тебя приодеть?! Обижаешь, начальник! Ты же помнишь, мы и раньше частенько стреляли друг у друга тряпки... Сейчас, правда, мое барахло на тебе болтаться будет, ну так это же самый кайф, Сашок! А мордашку наштукатурим так, что все восемнадцатилетние швабры сдохнут от зависти.
– Что ты несешь, дурочка? Да я же вся седая!
– Тоже мне напугала! Нынче это двадцатиминутное дело. У меня есть потрясная краска – как раз твой цвет.
«Твою мать, – в смятении думала Мелешкина-Ребрицкая, – только б не проболтаться! Тогда она уж точно никуда не пойдет, да еще устроит мне такой бенц, что мало не покажется... Впрочем, она его все равно устроит, только потом».
Через два с половиной часа Александра с изумлением рассматривала в большом зеркале совершенно незнакомую ей молодую женщину. Из-за ее спины выглядывала Маринка Мелешкина. Словно Пигмалион, она восхищенно взирала на творение своих рук.
Это была, безусловно, не прежняя Саша, но и не заключенная Александрова из камеры 412-б! Эта женщина была постарше первой, но несомненно моложе второй. Она выглядела современной и модной. И она была... нет, не то чтоб красивее первой (не говоря уж про вторую!), но – как бы это сказать? Гораздо привлекательней, женственней, сексуальней, что ли... Это было другое измерение – вот и все.
Александра категорически отвергла все ультрасовременные туалеты, которые подруга в немалом количестве разбросала перед ней на софе, радикально короткие снизу и радикально открытые сверху. Вся ее женская натура, угаснувшая в период расцвета макси-юбок и на семь лет упрятанная под арестантскую робу, восставала против такого безобразия.
– Какой ужас, Мелешкина! Как вы вообще выходите на улицу в этих коротеньких комбинашках?! Все равно что голая... А как в них сидеть, как подниматься по лестнице, ездить в транспорте, наконец?!
– Ты права, Сашок! – засмеялась Маринка. – В этом лучше ездить не в общественном транспорте, а в
