– Все мое ношу с собой, – Александра пнула носком маленький коричневый чемоданчик у своих ног. – Погоди-ка, погоди! А как ко мне отнесется твой Ребрицкий? Кстати, кто он такой?
– Один колоссальный козел, не бери в голову, – отмахнулась Маринка. – А к тебе он никак не отнесется, потому что уже больше года я не имею о нем ни малейшего понятия, чему несказанно рада! Так что будем с тобой балдеть одни, Сашка, хоть голая бегай!
Маринка захохотала и потащила Александру к выходу.
– Господи, Сашок! Неужели я не сплю, ущипни! Это ты, подружка... Е-мое, а если б я полетела другим рейсом?!
«В самом деле... А может, это я сплю? Может, сейчас проснусь – и опять вокруг будет моя привычная зековская жизнь? Камера 412-б, Кривая Сара и Хромосома, утренний развод, построение на завтрак, на работу, на прогулку?.. Мастерская с тремя рядами проклятых швейных машинок. Я, наверное, теперь до конца своих дней ни к одной машинке близко не подойду... „Заключенная Александрова, статья 103 УК РСФСР, восемь лет...“
Нет! Это не сон. Я выдержала! Я дожила. Это – свобода! Это – Москва! И это – Маринка Мелешкина. Настоящая!»
Да, это была настоящая Маринка, хотя многое в ней изменилось. Саша во все глаза глядела на трещавшую без умолку лучшую подругу, которую не видела семь долгих лет, узнавала – и не узнавала... Впрочем, она и не знала, куда смотреть, голова шла кругом: на Маринку ли, на Москву ли, которая простиралась за окнами такси совершенно фантастическими пейзажами, или на пеструю, шумную, разноликую толпу нормальных людей. На ту толпу, частью которой когда-то была и она сама. Сотни вопросов, тысячи восклицаний роились у нее в голове, жгли язык, но она потрясенно молчала, не в силах произнести ни слова: только жадно впитывала потоки информации.
В первые же минуты небыстрой дороги от «Шереметьева» до Лужников Маринка успела объяснить подруге не только природу своих огромных полосатых сумок, но и механику «челночного» бизнеса вообще, а заодно поделилась последними стамбульскими впечатлениями. Потом – решив, по-видимому, что зря она начала рассказ с конца, – вернулась к типу по фамилии Ребрицкий.
– Я за этого хмыря вышла только чтоб в столицу перебраться. Приехал в Воронск какие-то дела обделывать, крутым прикидывался. А я к нему за интервью пришла: я же после универа в «Коммунар» устроилась. В первый день сходили в кабак, а на второй – в загс. Ребрицкий, конечно, был против формальностей, ему бы сразу – к нему в номер, и все дела. Но я поставила условие. Через две недели переехали с Машуткой к нему в «белокаменную». О дочке я думала, Сашок: хотелось ей нормальную жизнь обеспечить. Да видишь, как все обернулось... Тоже мне – «крупный московский предприниматель», блин... Оказалось – обычная шпана!
– Господи, Маринка! У тебя же дочурка, а я и забыла, башка дырявая... Ты последний раз писала, когда она родилась, а потом перестала, нахалка. Так что же у тебя вышло с твоим Мишей Воронковым – неужели развелись?! А такая была любовь...
Конец фразы замер у Саши на губах. Она увидела, как в один миг лицо подруги окаменело, превратилось в маску.
– Ты ничего не знаешь... – Голос Маринки тоже как бы «окаменел». – Любовь была и осталась, Сашок. Только Миши нет.
– Боже мой... Когда?!
– В девяносто третьем. Рак крови. Потому я и писать перестала, не было сил. Прости, Сашок!
Потрясенная Александра сжала руку подруги, которая молчала, отвернувшись к окну.
– Это ты меня прости, Маришка!
– Брось. Тебя-то – за что?..
– Приехали, девчата. Ваш адресок. Где тормозить? – подал вдруг голос молчавший всю дорогу таксист.
– И правда приехали, а я и не заметила! Вон к тому, третьему подъезду подгребай... Спасибо, шеф, получи как договаривались.
Когда они наконец-то втащили турецкие трофеи на четвертый этаж панельной «спичечной коробочки», где, конечно же, не работал лифт, Маринкина квартира показалась Саше вовсе не такой уж «конурой». Впрочем, после семи лет, проведенных в общей камере, ей, очевидно, показалась бы уютной даже настоящая собачья будка – если б только она была отдельная.
С трудом втиснув сумки в дальний угол просторной комнаты, Мелешкина-Ребрицкая с размаху плюхнулась на софу и широким жестом швырнула свою кожаную куртку на кресло. Подруга последовала ее примеру.
– Вот мы и дома, Сашок. Господи, как ноги гудят... Гори она синим огнем, моя базарная суббота – не пойду! «Не могу и не хочу!» – пропела она басом, подражая Пугачевой.
– Как, ты собиралась сегодня торговать? Прямо с самолета?!
– А как же? Если б тебя не встретила – так прямехонько бы в Лужники, не заезжая домой.
– Что значит «в Лужники» – на стадион, что ли?
– «На стадион»! Это ж теперь самая крутая во всей Москве барахолка! – Маринка засмеялась. – Темнота ты, Сашка! Святая простота... Ничего, за недельку пооботрешься, привыкнешь. Я тоже вначале думала, что никогда к этому бардаку не привыкну, а вот видишь... Ладно, не бери в голову! Сегодня гуляем!
Она затормошила подругу.
– Сашка, Сашка! Это ты – здесь, у меня... Я все еще не верю! Ты что такая смурная – не рада, что ли?!
– Иди ты – «не рада»... Прости, это я из-за Миши: все никак в себя не приду.
– Хватит об этом, поняла? Не будем, Сашок, довольно... Давай сегодня оторвемся, отдохнем, а? Посидим как люди, выпьем, вспомним хорошее... всех наших. Вот что, ты топай в ванную, это, наверное, для тебя сейчас самое актуальное. Горячая вода, кажется, есть. А я сбегаю в гастроном, а то в холодильнике небось мышь сдохла.
– Постой, Маринка, не трещи. А где твоя дочка?
– У мамы, под Калининградом. Вот, посмотри на нее, мою зайку!
Мелешкина метнулась к итальянской «стенке» и вытащила из-за стекла цветную фотографию толстощекой улыбающейся малютки. У Александры сжалось сердце: очаровательная кареглазая девочка была маленькой копией своего отца. Потом глаза затуманила давняя, но не забытая картина. Кровавая лужа на полу под ногами... Разрывающая, шрапнельная боль уходящей из тебя жизни... Женщина в белом халате, ее слова: «Отрицательный резус... Жаль, моя милая, очень жаль!»...
«У нас будут дети, Шурик, но не теперь же...» Не теперь, Борис Феликсович, не теперь. Никогда. Но об этом не положено знать никому – даже Маринке.
– Ты что, Сашок? Тебе плохо?!
– Нет, не волнуйся. Просто устала... Она прелесть, Маринка!
– Да. Если б ты знала, как я скучаю... Я отвезла Машутку к родителям, когда Ребрицкий окончательно оборзел. В Москве стало для нее небезопасно, понимаешь? Да и работу надо было искать, а как я с маленьким ребенком?..
Вытащив из кармана куртки пачку сигарет, она протянула ее Александре, но та отрицательно качнула головой.
– Спасибо. За семь лет так и не научилась.
– Да ну?! Ты молодец, Сашок. Сила! А я вот, как видишь... – Словно извиняясь, Маринка неопределенно махнула рукой с сигаретой. – В общем, дошла я до того, что хоть на панель иди, честное слово! А тут познакомилась по случаю с девчонками, что торгуют в Лужниках, они меня и сагитировали. Вступай, говорят, в наш «профсоюз», ты контактная, у тебя получится. Доходы не Бог весть какие, но крутиться можно. Вот я и махнула рукой: была-не была! Нашлись добрые люди, ссудили «бабками» – на раскрутку, значит, чтоб товар закупить. Потом отдала с процентами. Вот так, Сашок, и кручусь – уже полтора года...
– И долго еще?
– Что – долго? – не поняла подруга.
– Я говорю – надолго тебя хватит? Это ж не жизнь, Маринка.
