Сам прокурор города делал это впервые.
Когда «старший товарищ» заговорил снова, это опять был добродушный, заботливый дедуля.
– Ох, простите вы меня, голубушка моя! Столько времени у вас отнял по пустякам... А вас, наверное, дочурка заждалась, а? Она ведь у вас, кажется, с золотой медалью закончила? Умница, умница, такое прилежание нынче редкость. Моя вон внучка... А, не хочу и говорить, одно расстройство! Я слышал, она у вас собирается на наш юрфак поступать – по маминым, так сказать, стопам? Похвально, похвально. Только... трудновато будет, Елена Марковна! Там ведь, считайте, из одних медалистов конкурс – четыре человека на место, не считая ребят с отличными аттестатами... Да что это я вам толкую, вы же сами знаете. Скажу вам откровенно, голубушка: надо бы, надо поддержать своих, ой как надо! Нам отличные специалисты нужны – специалисты с местными, так сказать, корнями.
– Ну, если вы только об этом беспокоитесь, Михаил Петрович, то, право же, не стоит!
Еленой овладело смешанное чувство гнева, досады и облегчения: дешево же ее покупает этот старый пакостник! Раз уж взялся за шантаж – мог бы придумать что-нибудь покруче. Ну, например, припугнуть, что ее могут вышибить из жилищного кооператива, многострадального и долгожданного, который наконец-то должен вступить в строй к новому году...
А с другой стороны... Ведь этот старый мафиози с его огромными связями и вправду может навредить Маргаритке! А она так мечтает о юридическом, и думать не хочет, что может не поступить...
– Надеюсь, что знания моей дочери позволяют ей рассчитывать на честную победу в честной борьбе. Нам не нужна поддержка, которая покупается.
Трубка тихонько захихикала.
– Браво, Елена Марковна! Реплика, достойная ваших лучших речей в зале суда. Только позвольте вам заметить... Не обижайтесь на меня, старика, за эти слова: вы еще так молоды... И еще не постигли одну простую и мудрую истину: в этой жизни всем нам нужна поддержка. Не стоит рубить с плеча, отказываясь от помощи друзей: ведь мы не можем знать, где и когда она нам пригодится... А вам, голубушка моя, поддержка особенно необходима. Вы одна растите дочь, а это тяжкое бремя. Дай Бог, конечно, чтоб она поступила в институт, но ведь это только начало всех проблем, Елена Марковна! Вы посмотрите, что кругом творится: в молодежной среде растет преступность, наркомания, а теперь еще и СПИД появился, прости, Господи... Дурные компании... Да мало ли какие опасности подстерегают молодую девушку! Вам надо уделять дочке больше времени, ведь у девочки такой трудный возраст. А при вашей занятости, дорогая моя Елена Марковна...
– Михаил Петрович... – Елена не узнала собственного голоса. – При чем здесь моя дочь?!
– Что вы, что вы, голубушка: она тут совершенно не при чем! Просто к слову пришлось... У нас же с вами неофициальная, дружеская беседа: о том, о сем... Поверьте мне, старому опытному человеку: не стоит принимать так близко к сердцу судьбы преступников, которые все равно свое получат. Подумайте о собственной дочери – она этого больше заслуживает, Елена Марковна! Подумайте... Ну, еще раз простите за беспокойство! Доброй вам ночи, голубушка. Желаю успеха завтра, в суде. Поверьте – совершенно искренне желаю.
– Постойте! Я...
Но трубка уже пищала равнодушными короткими гудками. Член коллегии адвокатов сделала над собой громадное усилие, чтобы не выронить ее прямо на стол: так дрожали руки.
С минуту Елена Марковна смотрела ничего не видящим взглядом на одинокую строчку с именем свидетеля Жемчужникова Бориса Феликсовича. Это имя было заключено в рамку из жирных вопросительных знаков. Потом женщина так сдавила ладонями свою стриженую голову, что хрустнули фаланги пальцев.
13
«...Александрову Александру Александровну... признать виновной в совершении преступления... и определить меру наказания: лишение свободы сроком на восемь лет с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима...» – все еще звучало у нее в ушах.
Вчера, в суде, Александра не узнавала свою защитницу, еще накануне такую уверенную и убедительную. Куда что девалось? Ни на какие пробелы и тем более ошибки, якобы допущенные следствием, в выступлении Гольдштейн не было и намека. Вместо этого она попыталась доказать, что ее подзащитная совершила убийство «в состоянии сильного душевного волнения». Встретившись с подсудимой в перерыве перед прениями сторон, адвокат прятала глаза. «Понимаешь, Саша... новые обстоятельства... Мы не сможем придерживаться прежней схемы. Надо сделать ставку на сто четвертую статью: она более мягкая, гораздо более мягкая... И знаешь... тебе лучше признать себя виновной».
В тот миг подсудимая не испытала ни обиды, ни гнева, ни разочарования: на это у нее просто не было сил. Все оставшиеся она употребила на то, чтобы не разрыдаться. Она поняла, что рухнула последняя надежда на свободу, и больше не во что верить.
– Нет, Елена Марковна. Я ее не убивала, и признаваться ни в чем не буду. А вы делайте что хотите!
В результате истина восторжествовала без особых проблем.
«Интересно, что сказал Жемчужников, когда узнал? Если он вообще поинтересовался исходом дела... Еще раз повторил – „мне жаль“?»
Его не было в зале суда, когда оглашали приговор. Напрасно Александра не отрывала глаз от входа в помещение, где томились духотой и любопытством десятка три зевак, включая судебных репортеров. Саша насчитала лишь несколько знакомых лиц: середина июля – не то время, когда можно рассчитывать на студенческую публику. Были несколько однокурсников-горожан; Даня Кулик все время вытирал мокрый лоб и поправлял сползающие с носа очки – кстати, он тоже что-то строчил в блокноте. Где-то на заднем плане мелькали «мушкетеры» Филя и Чип, которые выступали как свидетели обвинения. Единственный свидетель защиты – Марина Владимировна Мелешкина – сидела в первом ряду и не отрывала от подсудимой красных опухших глаз...
Бориса Жемчужникова Саша увидела только однажды: еще утром, когда судья вызвал его для дачи свидетельских показаний. Увидела в первый раз с тех пор, когда все это началось. И, по всей видимости, в последний.
Почему-то им даже не устроили очную ставку в ходе следствия, хотя девушка ждала этого: она хотела заглянуть в честные глаза своего бывшего «ангела-хранителя». Хотела она этого и теперь, в суде. Но его глаза были неуловимы – как и его слова, как и его мысли. Лишь один-единственный разок они скользнули к ее лицу, но глянули как бы сквозь него...
– ... У подсудимой есть вопросы к свидетелю?
– Вопросов к свидетелю нет.
Александре казалось, что перед ней стоит, демонстрируя свой волевой профиль, совершенно незнакомый ей человек. Как будто она в первый раз услышала его красивую фамилию, звучное, запоминающееся имя... Вот ведь странно: в тот день, когда Саша действительно впервые увидела Бориса – первого сентября восемьдесят девятого – все было с точностью до наоборот.
В ту минуту, в зале суда, Александра впервые за много-много дней вспомнила о своей любви к этому человеку. Разглядывая знакомого незнакомца с интересом и удивлением, она вдруг озадачила себя вопросом: «А люблю ли я его до сих пор?» Нет, не так! Она спросила: «Разве я его все еще люблю?» И удивилась еще больше, когда поняла, что уже не может ответить утвердительно.
За день до суда Елена Марковна передала ей записку от тети Оли, маминой подруги из родного Звенигорска.
«Шурочка, дружок! Ты прости Бога ради, но маму я на суд не пущу. Ей не выдержать... Сама постараюсь приехать, но не обещаю: мой отец совсем плох. Мы все за тебя молимся! Уверена, что скоро весь этот ужас кончится, и ты снова будешь с нами».
На суде тети Оли не было. Мамы, конечно, тоже. «Значит, ей совсем плохо: иначе она бы непременно приехала! Но так даже лучше: умерла бы прямо здесь, когда читали приговор. Такого она не ожидала.
