спокойным.
— Мне когда-то рассказывали одну историю про доблестного воина, потерявшего близкое ему существо, но простившего убийцу. Этот воин сказал, что всякая душа заслуживает право на прощение. Ты не знаешь, кем был тот рассудительный рыцарь, Теобальд?
— Это серьезный аргумент, — закусил губу граф Ойротский.
— Вот что я скажу всем вам, друзья мои, — молвил Ортон. — Если у Далихаджара нашлось достаточно сил, чтобы заставить Арианну умереть, значит, он уже могущественнее, нежели мы предполагали. И значит, когда наш флот доберется до Бангалоров, может быть поздно. Я уверен, что мы остановим Далихаджара и во второй раз, но я не могу быть уверенным в том, что мир снова не заплатит за это страшную цену.
Я говорю следующее, твердо зная, что у вас достаточно возможностей проверить, насколько я искренен с вами и с самим собой: я чувствую силу Далихаджара. Враг Лунггара призывает меня, чтобы сразиться с ним, и я хочу принять его вызов. Хочу хотя бы потому, что почти уверен, что мне удастся вести этот поединок иначе, чем он может себе вообразить. Я не собираюсь разжигать пожар новой войны. Я достаточно могуществен теперь, чтобы остановить его раз и навсегда. Я жду вашего приговора. В зале воцарилось молчание.
Гвардейцы размышляли довольно долго, пока Аластер наконец не решился.
— Что же, друзья мои. Мы все любили императрицу Арианну, и более других — как никто — любил ее наш повелитель Ортон. И если у него хватило мужества, чтобы не жалеть себя и не скорбеть о своей потере, а прийти в зал Совета, чтобы сказать нам о том, что он осознал себя монхиганом и чувствует возможность защитить свою страну и народ, я не вправе не верить ему. Такое мужество само по себе заслуживает уважения. И если император готов вступить в бой со своим противником, то я помогу ему. Что скажете, господа?
— Я поддерживаю герцога, — поднялся Теобальд. — Я действительно ощущаю сознательную силу государя Ортона Агилольфинга. Если раньше он только знал о том, что когда-нибудь сможет стать таким же, как его предки, то теперь он напоминает мне императора Брагана. И я думаю, что горе, которое он перенес, — как бы жестоко это ни звучало — поможет ему сделать правильный выбор. Пусть государь объявляет войну Далихаджару. Я буду с ним.
Шовелен смотрел на Теобальда широко раскрытыми глазами. То, что этот великолепный вельможа так запросто упомянул об императоре Брагане, будто знал его лично, потрясло графа до глубины души. У него возник один нелепый, на первый взгляд, вопрос, но Шовелен так и не решился его задать.
— Не нарушит ли Его величество император закон Брагана? — негромко спросил Лекс.
— Я уже допустил, чтобы невинная душа моей возлюбленной супруги расплатилась за ошибку, допущенную мной, потомком Агилольфингов, и за преступление, совершенное также Агилольфингом, — сурово ответил Ортон. — Это и есть то, чего боялся император Браган, не так ли? Теперь я просто обязан не допустить дальнейшего развития событий. В скором времени, если мы не примем меры, жертвам не будет числа.
— Насколько я понимаю, — заговорил Ульрих, — Эрлтон Пересмешник, ученик токе, заподозрил неладное и двинулся на Бангалоры, чтобы остановить своего брата. И я уверен в том, что он погиб в неравном поединке с тем, кто уже очень давно перестал быть Эрлтоном Серебряным и стал Далихаджаром. Это говорит о том, что наш противник стал сильнее токе, а сильнее токе на этой планете только Аббон Флерийский и еще император Ортон в том состоянии, в котором он пребывает сейчас, осознав всю степень своего могущества и получив доступ к самым глубоким тайникам своей души и разума. Если мы дадим Далихаджару еще немного времени, кто знает, не превзойдет ли он и этих соперников? И кто его сможет остановить тогда? Лично я тоже согласен с государем. Эту битву нужно начинать немедленно, пока еще не поздно. Возможно, государыне Арианне нужно было умереть, чтобы мы осознали всю степень опасности, которая угрожает не только нам, но и целому миру.
— А что скажете вы, Шовелен? — спросил внезапно герцог.
— Что я могу сказать по такому сложному и щекотливому доводу? — пожал плечами тот. — И почему вы спрашиваете меня?
— Очевидно, потому, что вы, с одной стороны, посвящены в перипетии событий, а с другой — думаете иначе, чем мы. Вы в состоянии взглянуть со стороны на этот вопрос, поэтому я и пригласил вас сюда в надежде на то, что из нас всех вы будете самым здравым и рассудительным.
— Это для меня великая честь, но и огромная ответственность, — вздохнул граф. — Тяжелая ваша милость, дорогой герцог.
— А у таких людей, как вы, Шовелен, легких дней не бывает. Для этого вы слишком разумны и ответственны. Говорите, граф. Мы нуждаемся в вашем совете.
Шовелен увидел, что все ожидают, что он скажет. Заставлять себя упрашивать было бы невежливо, особенно по отношению к императору, который должен был испытывать сильнейшую душевную боль, хоть и не выказывал этого.
— Ваше величество, — обратился граф к Ортону. — Позвольте задать вам один совершенно необходимый вопрос.
— Конечно задавайте.
— Чего вы сейчас хотите больше всего?
Император задумался.
— Умереть? Нет, это было бы проявлением слабости, безволия. Арианна не была бы довольна, подобный ответ ее наверняка опечалил бы. Наверное, тишины, граф. Просто тишины и темноты на долгое время, чтобы можно было никого не видеть и не слышать… — Он обернулся к своим друзьям, виновато улыбнувшись. — Простите меня за эти слова.
— Вы чувствуете ненависть к Далихаджару, Ваше величество? — задал Шовелен следующий вопрос.
— Очевидно, нет, граф. Мне так больно, и я настолько не могу привыкнуть к мысли о том, что больше ее не увижу… На ненависть у меня просто не хватает сил. Места в душе не хватает…
— Что ж, господа, — постановил старый вельможа. — Мне кажется, что Его величество должен исполнить то, что считает своим долгом. Я уверен, что это не неистовый порыв, а разумное и взвешенное решение. К тому же я присоединяюсь к мнению остальных: кто-то же должен остановить Далихаджара. Ее величество Арианна была очаровательной, нежной и невинной, а он убил ее ни за что. На ее месте могла оказаться любая другая, и ее так же убили бы — словно сняли с доски фигуру. Это самый страшный вид убийства, и такого человека нужно рассматривать не как простого преступника. Я благословляю вас, Ваше величество, если благословление старого чудака может хоть чуточку света пролить на вашу скорбную и истерзанную душу.
С этими словами граф подошел к императору, опустился на одно колено и почтительно поцеловал ему руку.
— Благодарю вас, друг мой, — сказал Ортон. — Вы помогли мне и укрепили меня в моей решимости покончить с Далихаджаром. А теперь идите отдыхать. Мы с вами встретимся завтра.
Шовелен хотел было задать вопрос, каким образом это получится, но решил не отягощать жизнь своего нового повелителя дополнительными проблемами, здраво рассудив, что если ему будет положено знать эти тайны, то Аластер посвятит его в них.
Он сделал общий поклон и вышел в указанную дверь. В коридоре его встретили двое гвардейцев, которые повели графа под руки в кромешной тьме. Он насчитал более двадцати поворотов, прежде чем снова увидел свет.
Сивард странно чувствовал себя в черном. Этот цвет он никогда не любил и даже после смерти родителей не носил траур. Теперь из уважения к скорби своего государя одноглазый сменил наряд и плащ огненного цвета на накидку мрачнее ночи и все время одергивал одежду, словно она была с чужого плеча.
Императора он видеть не хотел: боялся. Боялся его молчаливой скорби, потухшего взгляда. Боялся мертвой тишины, царящей во дворце, где даже не траур соблюдали, а просто все погасли, будто в душе каждого внезапно задули маленькую яркую свечу. Боялся Сивард и тех слов, которые он, по идее, должен сказать в утешение и соболезнование — а чем тут утешишь? Такое горе утихает только со временем, и времени должно пройти очень и очень много, судя по тому, как счастливы были супруги. И промолчать было
