— Я отпускаю тебя в вечность силой, дарованной мне. Пусть вечность будет добра к тебе, брат, и ты в эту же секунду почувствуешь нежность ее объятий, — торжественно произнес император.
Он легко прикоснулся рукой к сердцу архонта, и оно перестало биться. Тиррон вздохнул и отошел.
— Пойдем искать Далихаджара? — спросил Теобальд, убедившись, что здесь все кончено.
— Его не нужно искать, — сказал Ортон. — Я его вижу.
Магистры пытались преградить им путь, но это было абсолютно бесполезно.
Ортон шагал впереди всех, и гвардейцы не мешали ему. Невероятная сила императора ощущалась ими, и они были за него спокойны. Когда слуги Далихаджара встали перед ними стеной, Ортон только сделал жест рукой, словно отгонял назойливое насекомое, и больше сотни людей с размаха влипли в стену. Нет, он был верен своей клятве и не нарушал закона Брагана, потому и не убивал их, но двинуться с места его противники не могли и жалко барахтались, не в силах оторваться от каменной поверхности, будто прикованные к ней незримой цепью.
— Постойте там, целее будете, — сказал Теобальд. Перед входом в подземелье отряд императора был встречен еще одной частью защитников замка Черной Змеи. Это были пятеро йеттов со своими ритуальными кривыми ножами, тускло сияющими в свете факелов.
— Эти просто так не сдадутся, — обратился к своим спутникам Ортон. — А мне даже их убивать не хочется. Хотя и убью, если придется.
— Постой, — попросил Аластер.
Он медленно подошел к одному из йеттов. Тот выставил вперед лезвие и глухо заворчал, однако удар нанести все не решался: всматривался в прекрасное лицо герцога Дембийского тревожными глазами и зачем-то втягивал носом воздух, принюхиваясь к нему. Внезапно он вскрикнул и отшатнулся от Аластера. Лицо его исказилось странной гримасой не то боли, не то ужаса. Обернувшись к своим товарищам, застывшим, словно изваяния, он выкрикнул одно слово:
— Терей!
И все они повалились ничком на каменный пол, не смея поднять взгляда на своего небесного повелителя.
— В общем-то, я их не обманул, правда? — сказал Аластер, обращаясь к императору.
— Думаю, нет.
И Ортон рывком распахнул двери, ведущие в подземелье.
Далихаджар стоял на нижней ступеньке и глядел на него, запрокинув голову. Его серебряная маска сияла в ослепительном белом свете, заполнявшем все окружающее пространство.
— Здравствуй, Агилольфинг, — произнес он едва ли не приветливо. — Я ждал тебя. Проходи.
Император бестрепетно спустился к нему, оставив своих воинов. Это было его сражение, его битва, и он не хотел, чтобы в ней принимали участие другие.
Сила переполняла его. Далихаджар Агилольфинг — опаснейший враг — стоял перед ним, но Ортон не чувствовал угрозы. Мелким казался ему мятежный монхиган, мелким и слабым. Император и сам не мог объяснить (а впрочем, и не собирался этого делать), почему сразу и вдруг стал могущественным, как никогда. Он мог абсолютно все.
Одним движением руки он мог опустить Бангалоры на морское дно, а мог воздвигнуть здесь высочайшие горы, подняв их из-под воды. Мог заставить вулканы извергать лаву, а мог уничтожить все живое очистительным пламенем солнца. Он мог истребить всех людей во всех концах Лунггара, и не было предела его власти. Он становился сильнее с каждой секундой и знал, что Далихаджар чувствует это.
Что это было? Любовь, для которой теперь не было места и которая потоками кипящей энергии изливалась из него, готовая все уничтожить либо все создать — в зависимости от того, как пожелает он сам? Чувство долга и ответственности за весь мир? Попытка Брагана еще раз отослать в небытие восставшего из праха сына-врага и его голос, отозвавшийся через века в крови Ортона? Или просто помощь всего мира, знающего, что он зависит сейчас от молодого и сурового человека, а потому дарующего ему часть своей жизненной силы? Или тень Арианны, стоявшая между своим возлюбленным и его противником?
Во всяком случае, никогда прежде Далихаджар не сталкивался с таким проявлением могущества. Даже его отец, который был величайшим монхиганом за всю историю Лунггара, имел некий предел, барьер, за который никогда не ступал. Именно существование этой границы и дало Далихаджару возможность открыто выступить против его в надежде одолеть. Того же, кто стоял перед ним сейчас, он бы и не пытался одолеть.
Человеку в серебряной маске было страшно, больно и одиноко.
Во-первых, он только теперь начинал догадываться, как, каким образом Ортон так скоро прибыл сюда. Огромные воины, стоявшие у входа в подземелье, наконец связались с теми смутными образами, которые то и дело всплывали в его несчастной памяти. И он судорожно выдохнул, поняв, с кем имел дело все это время.
Игра была проиграна.
На доске, где расставили фигуры для партии в морогоро, разыгралось сражение, в котором приняла участие Закономерность. Именно она решила исход борьбы в пользу Императора и Драконов.
Далихаджар умел проигрывать, но чтобы так, чтобы проиграться вчистую… Правда, он мог считать своим ударом смерть Арианны, но это было то, чего он лично предпочел бы избежать. Хотя, опять же, не мог бы объяснить в словах, почему гибель императрицы принесла ему не радость, не удовлетворение, а смутную тоску и печаль. Он не стал говорить об этом Ортону, но Ортон и так слышал все, что творилось в душе его врага.
Странное это было сражение.
Два молодых, могучих воина, два правителя стоят напротив друг друга, не двигаясь, не произнося ни слова, не дыша. Кажется, что они просто рассматривают друг друга, а между тем здесь и сейчас решается судьба мира, причем проиграть может и сильнейший, как уже не раз бывало под этим солнцем.
Это невозможно воспроизвести вслух: неясные образы мелькают у обоих перед глазами, и Ортон и Далихаджар прекрасно понимают, что они обозначают. А больше этого не понял бы никто.
— Ты обезопасил себя двойниками, подставил их под удар. Это ты виновен в их смерти, — говорит человек в серебряной маске.
— Закон Брагана, — отвечает Ортон, не шевеля губами. — И не нужно обвинять меня ни в чьей смерти, я эту вину и так испытываю, иначе не пришел бы разыскивать тебя.
— Ты похож на отца, — говорит Далихаджар. — Слишком похож на отца, чтобы я мог простить тебя и примириться с тобой и твоим народом. Я ненавижу кровь Брагана.
— Я понимаю, — печально отвечает Ортон. — Тебе пора.
— Мы еще сразимся, — шепчет Верховный магистр. — Я еще вернусь.
— У тебя больше не будет такой возможности.
— Я вернусь!
— Нет, и это мое последнее слово.
Ортон вытягивает руки перед собой ладонями вперед и смотрит прямо в глаза, сверкающие непримиримой ненавистью в прорезях серебряной маски.
Аластер и Теобальд переглядываются. Кто-кто, а они прекрасно чувствуют, какие силы мечутся в замкнутом пространстве, удерживаемые только невероятным усилием Ортона. Без этого здесь, на Бангалорах, разыгралось бы такое, что прошлая катастрофа померкла бы по сравнению с нынешней. Однако Ортон оказался могущественнее, чем предполагали.
А Далихаджар, нанося удар за ударом, один мощнее другого, слишком поздно понимает, что Ортон не отражает их, а просто впитывает энергию, направленную против него, и с каждым разом становится все сильнее.
Наконец Ортон говорит:
— Я принимаю твою силу, Далихаджар, и клянусь использовать ее только во благо Лунгтара и в соответствии с законом Брагана.
Это последняя фраза того ритуала, который сопутствует передаче силы монхиганов от одного Агилольфинга к другому. Но это возможно лишь в том случае, если тот, кто отдает, отдает ее добровольно. А отобрать такое могущество без согласия его обладателя практически невозможно.
