легкий макияж; затем коричневым карандашом для бровей нанесла несколько легких штрихов под глазами и аккуратно их растушевала; розовым карандашом для губ едва-едва прошлась по краю нижнего века. И облегченно вздохнула, увидев, что теперь на нее из зеркала смотрит уставшая, загнанная женщина с воспаленными глазами.
— Гадость какая! — заметила она своему отражению — То, что доктор прописал.
Давешний парикмахер умер бы на месте, увидев, как она прилизывает роскошные волосы и маскирует его шедевр, стягивая их прозаической аптечной резинкой. Затем Тото водрузила на голову вязаную круглую шапочку, натянула костюмчик из искусственного шелка. В последнюю минуту ее взгляд упал на изящные туфельки от «Феррагамо», и она распаковала пакет со специально купленными для такого случая на рынке ультрамодными «копытами». На плечо повесила целлулоидную сумку малинового цвета — и, в принципе, осталась собой довольна.
Ее радость укрепила реакция Олимпиады Болеславовны, не посвященной в подробности.
— Господи! — воскликнула та. — Что это еще за бухенвальдский узник с извращенным вкусом?
— Я иду на ответственное свидание, — пояснила Тото. — Ваша реакция меня радует.
— Деточка, — осторожно сказала явившаяся на крик сестры Капа. — Ты выглядишь больной и не слишком…
— Нормальной?
— Не хотелось бы тебе очень льстить, но ты добилась нужного эффекта. Кто же это заслужил такую немилость?
— Меня пригласила для беседы мама господина Трояновского, — ласково, как сытый крокодил, усмехнулась Татьяна.
— И ты напялила это старье? — ужаснулась Липа.
— Блестящая провокация! — восхитилась Капа.
— И диктофон в сумочке, — подвела итог Тото.
— Это неприлично, — заметила дотошная Олимпиада Болеславовна.
— Сейчас век информационных технологий, — напомнила ей сестра. — Теперь принято спорить, этично это или нет, а не безоговорочно осуждать.
— Хорошо, детка, — поцеловала ее Олимпиада. — Удачной тебе охоты. А мы с тобой, Капочка, пойдем спорить. Все равно нечем заняться, не умирать же от любопытства.
Обнаружив в кафе даму преклонных лет, не меньше шестидесяти, одетую довольно дорого, которая преувеличенно внимательно читала стихотворный сборничек, Тото решила, что не ошибется, если предположит, что это и есть Трояновская.
— Добрый день, — остановилась она у столика. — Это вы, наверное, Наталья Николаевна?
— Да, я, — царственно кивнула дама. — А вы, верно, и есть та самая Танечка? Тогда, присаживайтесь.
И смерила ее холодным, оценивающим взглядом, который один сказал несчастной женщине все про ее внешний вид и манеру одеваться.
Татьяна поспешно изобразила на лице вину за то, что она Танечка, и тем более та самая. И приложила все усилия, чтобы выглядеть как маленькая, подавленная величием дамы, затурканная женщина неопределенного возраста.
У нее была только одна проблема: кафе «Вечерний Киев», в котором Наталья Николаевна назначила свидание не терпящим возражений тоном, считалось лучшим из заведений, где подавали собственное мороженое. Многочисленные завсегдатаи боготворили тамошних умельцев за уникальные лакомства, делавшиеся тут же, на месте, и только из натуральных продуктов. От Музейного до Пассажа, где находился «Вечерний Киев», — минут пятнадцать ходу; и наша героиня со дня открытия кафе входила в число завсегдатаев. Она любила здесь бывать; и здесь любили, когда она приходила. Обслуживающий персонал «Вечернего Киева» не составлял исключения и полагал Тото чем-то вроде счастливой приметы, относился как к любимому дитяте, и потому она очень боялась, что радушные официанты и бармены расстроят ее игру.
Пикус заключался еще и в том, что они сели в зале самообслуживания, но один из официантов уже высмотрел зорким глазом Татьяну, ужаснулся ее внешнему виду и потому ринулся на помощь, игнорируя расположение залов.
— Я сейчас подскажу вам, что выбрать, милочка, — покровительственным тоном сказала Наталья Николаевна, — а потом вы пойдете и закажете себе и мне…
Тут-то и подскакал дробной рысью к их столику добрый официант Витя и срывающимся голосом заговорил:
— Здравствуйте. Что закажете? Как вы себя…
Татьяна чувствительно наступила ему на ногу под столом и спросила:
— А что у вас есть? Недорогое чтобы такое…
Официант с ужасом на нее воззрился, но если он и не считал, что любой клиент всегда прав, то уж в отношении любимой Татьяны Леонтьевны сию истину полагал непреложной. Он взял себя в руки и пообещал принести меню, проглотив массу вопросов, которые возникли у него по ходу. Наталья Николаевна лучилась самодовольством — сей казус она отнесла на свой счет.
— Вы были правы, — откашлявшись, робко заговорила Татьяна, — больше никто не читает стихов. Я вас сразу узнала. Андрей на вас очень похож.
— Я не читала, — наставительно заметила Трояновская, — я сверяла по памяти, не сделали ли в редакции какие-нибудь ошибки, опечатки.
— А вы в редакции работаете?
— Сотрудничаю. Это моя собственная книга.
Татьяна выжидательно молчала.
— Я вас почему пригласила, голубушка, — начала Наталья Николаевна. — Я очень дружна с Мариночкой. Это невеста Андрюши, вы с ней знакомы.
— Виделись, — уточнила Тото.
— И я очень пекусь о благе своего единственного сына. Если бы вы знали, сколько мне пришлось вложить в него сил, души, средств, пока он стал человеком. Он ведь очень сложная натура. Интраверт. — Она подозрительно поглядела на собеседницу. — Вам знакомо это слово?
Татьяна изобразила ожидаемые ею неловкость и смятение:
— В общих чертах.
Наталья Николаевна довольно усмехнулась.
— Несколько лет тому Андрюша стал просто неуправляем: много пил, гулял, иногда мог исчезнуть на несколько дней. Если бы вы знали, сколько бессонных ночей я провела в ожидании, что мне позвонят из милиции или из «Скорой помощи». Я вся поседела. К тому же мне надо было работать, чтобы поставить его на ноги.
— Я не очень понимаю, зачем вы мне это рассказываете…
— Зато я вас понимаю, милочка, — прервала ее Трояновская. — Вам, конечно, нелегко живется. Не спорьте, я знаю, мне Мариночка все-все рассказала. Я понимаю, кто у нас сейчас ютится в коммуналках. Вы где работаете?
— Да собственно… — протянула Татьяна.
— Безработная?
— Ну, — нисколько не покривила душой. — Моя трудовая книжка действительно лежит у меня дома.
— Вы не замужем, детей у вас нет и, как я понимаю, не будет…
Будь она поумнее, отреагировала бы на то, что Татьяна изменила позу, небрежно облокотилась о стол и подперла голову рукой. Холеной маленькой рукой с безупречным маникюром. Но Наталью Николаевну несло на парусах поэтического вдохновения:
— Я сама женщина, и я в состоянии почувствовать, какое отчаяние вы испытываете. Вам сколько лет?
— Много, — любезно улыбнулась Тото, но и этой улыбки дама не отметила.
