Артур сразу заговорил тоном ниже и попытался взять себя в руки:
— Встань на мое место. Я прихожу с самыми серьезными намерениями, а у нее, то бишь у тебя, какой-то посторонний мне, — выразительно и глядя в упор на Андрея, — енот! И она носится с ним так, как со мной никогда не носилась! Вот! Полюбуйся на себя в зеркало — впилась в него, как мадонна в своего горностая! Ты отдаешь себе отчет, что относишься к нему лучше, чем ко мне?
В комнате Аркадия Аполлинариевича Михаил слушал этот концерт и прихлебывал действительно необыкновенный кофе. При этом он еще и переглядывался в зеркале со своим отражением — таким же трезвым, разумным и стойким, услышав последнюю фразу, они с отражением синхронно покрутили пальцами у виска. Им все было ясно.
Геночка, не зная, как реабилитировать себя перед покупателем и погасить назревающий конфликт, радостно предложил:
— Андрей… э, как вас по отчеству, может, вам картошечки поджарить?
Андрей только отчаянно помотал головой.
Потом все вымакивали тряпками реки воды, Андрей поменял кран, который отыскал в саквояжике запасливого Аркадия Аполлинариевича, а Артур ему усердно в этом помогал. При этом последний все время твердил:
— Как я должен это понимать? Ты заводишь существо!
— Почему это надо понимать каким-то особенным образом? — устало отзывалась Татьяна. — Неужели я единственная в этом городе завела себе енота? — Тон у нее был ровный, только чуть насмешливый, и трудно было угадать, издевается она или впрямь всерьез обсуждает безумную проблему.
— Любая другая женщина его не завела бы, — воззвал Артур к равнодушным небесам, — или завела просто так. Но это же ты — у тебя просто ничего не бывает. Сначала енот — потом…
Осекся, увидев, что Андрей смотрит на него с интересом.
— Позвольте узнать, почему он вас так волнует? Я бы и сам завел себе такого.
— Тася! — обрадовался Артур неизвестно чему. — Подари человеку игрушку, видишь: ему нравится.
— Я же просила: не называй меня Тасей. А енот мой. Его мне поручили. Извините, Андрей. У нас не всегда так, бывает интереснее, вам как-то особенно крупно повезло.
— Он сидит в моем кресле! — заявил «медведь».
— И ест из моей тарелки, — не удержался Андрей.
— Сейчас я кажусь вам безумцем, — тоскливо молвил его соперник, — потому что ваша история только начинается. И вы думаете, что с вами все будет по-другому, что вы сумеете, что… Не отнекивайтесь, я сам так думал. А если у вас еще есть опыт общения, если в вас влюблялись, если вы уверены в себе — ох, Ганнибал, Ганнибал, с каких Альп вам придется падать! Она же не человек в том понимании, к которому мы, наивные, привыкли.
Андрей посерьезнел:
— Если бы вы не пользовались здесь привилегиями старого и доброго знакомого…
— Да не пользуюсь я никакими привилегиями, молодой человек. Меня променяли на енота.
— Что на тебя нашло, дорогой? — спросила Татьяна, которую явно забавляла сия сцена. Сторонний наблюдатель сразу бы отметил, что ей вовсе не неудобно и не неприятно. Она рассматривает обоих мужчин и оценивает их поведение. В какой-то момент кажется, что ее это вообще не касается.
— Ничего не нашло, просто дошло, хотя и довольно поздно. Ты смотришь на него так, как на меня никогда не смотрела. Этого нельзя говорить вслух, но разве с тобой какие-то правила работают?
Совпадение это или нет, но Тото как раз внимательно разглядывала малознакомого молодого человека в рубашке от «Монтгомери» с закатанными до плеч рукавами, в легких кожаных туфлях от «Феррагамо», который возился в ее ванной с мокрыми половыми тряпками и насквозь прогнившей сантехникой и, кажется, не ощущал никакого внутреннего противоречия.
— Прости, — негромко сказал Артур. — Я пойду, пожалуй. Зайду завтра, когда немного разберусь в том, что происходит. Геночка, повремените с пожаром, очень вас прошу.
Он вышел, накинув пиджак на одно плечо, — поникший, печальный. Татьяна провожала его. Они остановились у самых дверей, и Татьяна ласково потерлась носом о плечо своего друга. У нее появилось странное выражение лица, как у взрослой женщины, которая сочувствует несмышленому ребенку.
— На самом деле прости, — повторил он. — Я знаю, что ты хочешь сказать: ты предупреждала.
Она поцеловала его в краешек губ, молча повернулась, не дожидаясь, когда за ним закроется дверь, и вернулась на место событий. Андрей уже встревоженно выглядывал ее, заметно нервничая, и расцвел улыбкой, как только обнаружил ее рядом.
— Сумасшедший дом, правда? — улыбнулась она.
— Скажу одно: квартиры продают немного иначе. Если, конечно, на самом деле хотят их продать.
И все обитатели этой невероятной квартиры взглянули на него по-новому, с невиданным ранее уважением.
В синем новеньком «БМВ» сидят двое. Водителю на вид лет сорок пять — пятьдесят, он производит выгодное впечатление: хорошо одет, очень спокоен и доброжелателен, лицо у него располагающее, приятное. Такие люди чаще всего либо оказываются мошенниками, либо сотрудниками небезызвестных органов, которые высоко ценят вызывающих доверие агентов.
Рядом с ним вольготно устроился помощник нотариуса, Борис. Всем своим видом он пытался показать независимость, некую даже отрешенность от того, что происходит здесь и сейчас, но глаза его как-то нехорошо бегали, взгляд был жалкий, затравленный. И ясно, как божий день, что собеседника своего он опасается, побаивается даже.
И говорил он торопливо, оправдываясь, хотя никто его вроде ни в чем не обвинял.
— Вот как только вскрыли завещание, так я и бросился вам звонить.
— Вы, молодой человек, — снисходительно сказал водитель, — просто еще не умеете работать. Я ожидал вашего звонка значительно раньше.
— Я тут ни при чем, — запротестовал помощник. — Оскар Степанович эту фигню, прошу прощения, — завещание, хранил где-то у себя на квартире. Ну, будто это действительно важные бумаги.
— Вот как? А вы что же — на самом деле вы считаете их не важными?
— Вам виднее, — быстро отвечал Борис. — Раз вы заказываете, то я и копию снял, и все, как договаривались. Только если вас интересует мое личное мнение…
— Интересует, — доброжелательно усмехнулся водитель и принялся протирать бархоткой голубые солнцезащитные очки в дорогой оправе.
— Там вообще не о чем говорить, — безапелляционно заявил молодой человек. — Старушка-то явно спятила. Из дому вот ушла, чтобы помереть где-то на стороне. И завещание ее, хоть Оскар Степанович и утверждает, что написано в здравом уме и твердой памяти, мне нормальным не кажется. Имущество свое, ну вы прочитаете подробно, она завещала внучке, с тем чтобы та распределила все по своему усмотрению между жильцами квартиры. Там кто-то, кажется, ей дальним родственником приходится. Я не понял точно, а уточнять не было повода. Продажу квартиры покойная не запрещала, в принципе. Мне это пункт особенно понравился, как будто у них есть выбор в нынешних рыночных, — он прищелкнул языком, — декорациях. Да, но продать они могут свою жилплощадь не всякому, кто заплатит, а при определенных условиях. Это вы тоже прочитаете, это вообще воспроизвести сложно. Отдельным пунктом указано, что на кладбище покойницу тревожить не следует: она против всяких там букетиков и надгробных речей.
— Ну, пока ничего особенно странного я не вижу. Я про такие завещания слыхал, что наше кажется верхом здравомыслия. Мало ли какие причины могли быть у старушенции. Вы ничего, случайно, от наследников не слышали? Может, они между собой о чем-то говорили? Может, Оскар Степанович ваш вскользь упоминал?
— Да нет, ничего, — криво усмехнулся Борис. — Ни толкового, ни бестолкового. Они там все рехнулись, потому что выслушали с полным пониманием и даже не возмутился никто. Хотя вытряхнут их из этой квартиры как пить дать. Место-то какое, каких денег стоит. Кто их, старичье, спрашивать будет? В наше время особо строптивых не бывает: или сразу соглашаются, или умирают от острой сердечной недостаточности, а в их возрасте это никого уже не удивит.
