знакомых не мог позволить себе ходить по городу в обнимку с енотом, говорить, что думает, и не стесняться полубезумных близких. Она обитала в ином мире, куда большинству народонаселения планеты Земля вход был строго воспрещен, и ему казалось, что она обязательно поймет, из-за чего ему хочется кричать порой от отчаяния.
Выяснилось, что он давно уже бредет по тенистой липовой аллее на Владимирской горке; что рассыпается серебряным звоном колокол Михайловского собора, а в смотровой беседке устраиваются трое музыкантов. Кому они собираются здесь играть? Людей почти нет.
— Простите, — робко произнес кто-то, — я из Крестовоздвиженской. На Подоле. Можете заказать у меня моление за здравие или за упокой.
Перед ним стоял забавный человечек в сдвинутой набекрень бейсболке и протягивал кипу исписанных листов и шариковую ручку.
— За здравие или за упокой, — повторил он, как ребенку.
Андрей покачал головой.
— Тогда просто пожертвуйте что-нибудь, что не жалко, — и открыл кулечек, в котором лежала горка разнокалиберной мелочи и несколько мелких купюр.
Андрей покопался в кармане, достал несколько бумажек.
— Вот спасибо, — сказал человечек. — Боженька вам этого не забудет, Боженька все видит. — И неожиданно тоскливо, как ценитель ценителю, поведал: — Матушку одну сегодня видел: ослепительно хороша. И енота у нее желтый. — Он доверчиво наклонился поближе к молодому человеку и под большим секретом рассказал: — Очень хочу иметь такого еноту с полосатым хвостом.
Андрей перевел изумленный взгляд на музыкантов, играющих Ллойда Вебера, и один из них, баянист, кивнул, улыбаясь загадочно, — да, дескать, действительно была. И енот был. Желтый.
Марина тормозила машины вся в слезах. Останавливались все какие-то конченые уроды, отпускавшие непристойные замечания в ее адрес. Она демонстративно отворачивалась, выискивая взглядом такси. Как назло ни одно такси и близко не появлялось. Закон зловредности. Девушка думала, что и это ее унижение зачтется Андрюшеньке, пусть только он вернется домой сегодня вечером.
Внезапно рядом остановился синий новенький «БМВ», и весьма приличный господин среднего возраста, впрочем вполне еще симпатичный, вопросительно взглянул на нее в приоткрытое окно. Был он серьезен, не улыбался, и тем ей приглянулся. Марина решительно распахнула дверцу и плюхнулась на сиденье рядом с водителем.
— Куда едем? — спросил господин.
— Прямо, — буркнула Марина, которая как раз решала дилемму: ехать домой и ждать Андрея или заехать в магазин, купить вина и чего-нибудь вкусненького и махнуть к подруге Женьке, пожаловаться на жизнь и поговорить на две вечные темы: «нечего носить» и «все мужики — сволочи».
— Вах-вах-вах! — усмехнулся господин, неплохо имитируя грузинский акцент. — Такой прекрасный девушка, просто пери, а так плохо себе чувствует. Может, помочь нада?
«И этот туда же», — злобно подумала девушка, а вслух сказала:
— Вы знаете, я сейчас совершенно не в настроении шутить. Отвезите меня к Оперному театру. А если нам не по пути…
— Что, Мариночка, у вас неприятности? — внезапно переменил тон водитель. Теперь голос его звенел сталью, и она впервые поняла, как такое может быть не в романе, а запросто, в жизни. — Очень жаль… вы действительно прекрасная девушка.
Сердце ухнуло куда-то, и в животе неприятно засосало. Связных мыслей не было, только калейдоскоп бестолковых кадров, обрывков газетных статей о маньяках. Словом, Марина испугалась не на шутку.
— Кто вы? — пискнула она. Голос подвел, выдал ее замешательство и ужас. — Немедленно выпустите меня отсюда! Откуда вы меня знаете?
Она подергала ручку, скорее делая вид, чем на самом деле собираясь выпрыгивать на ходу.
Водитель следил за ней со скептической ухмылкой, и даже в этом состоянии она не могла не заметить сходства с реакцией Андрея.
— Не стоит так нервничать, голубушка, — по-отечески ласково сказал он. — Не дай Бог, разобьетесь. Не бойтесь ничего. Считайте, что я ваш самый преданный друг и доброжелатель. Если хотите, ваш дядюшка…
— Нет у меня никакого дядюшки!
— Не было, — поправил ее господин. — А теперь нашелся. Да не дергайтесь вы так, деточка. Вы мне по делу нужны — никто вас и пальцем не тронет. Дело у нас с вами будет взаимовыгодное.
— А с чего вы взяли, что оно будет?! — вызывающе спросила девушка. Она уже немного успокоилась и сообразила, что для маньяка и насильника этот человек слишком спокоен и доброжелателен, а главное — чересчур деловит.
Вместо ответа тот бросил ей на колени тоненькую пачку моментальных фотографий, сделанных в той самой «Каффе»: Андрей целует руку Татьяне; он сидит за столиком и улыбается своей спутнице — улыбается ясно, радостно, немного восторженно. Так, как никогда не улыбался ей. Разве что — очень давно, в первые дни знакомства, когда только-только начинал за ней ухаживать. Впрочем, зачем обманывать себя? С ней он таким не был.
Марина кусала губы в ярости. Ей в принципе не нравилось то, что происходит. Ни внезапное вторжение незнакомца в ее личную жизнь — она всегда боялась «доброжелателей» и не была склонна им доверять; к тому же в жизни ей приходилось видеть всякое, и Марина точно знала, что подобные господа благотворительностью не занимаются: и это значит, он потребует что-нибудь взамен; ни, собственно, сама личная жизнь, трещавшая по швам. Хрупкое ее счастье в последние месяцы висело на волоске. Как ни проста была Мариша, но она чувствовала, что отношения с Андреем заходят в тупик. И дело идет вовсе не к свадьбе, а к разлуке. Но упускать без боя жениха она не собиралась.
Однако благородное негодование изобразить все-таки следует. И она швырнула фотографии своему неслучайному, как выяснилось, попутчику.
— Итак, вы считаете, что это пустяк и ничего не значит? — спросил он, буравя ее взглядом карих пронзительных глаз.
— Нет, не считаю, — ответила она храбро. — Но очень бы хотела знать, что все это значит.
— Тогда давайте оставим эмоции и страхи о маньяках, насильниках, шантажистах и вымогателях — это все у вас просто на лбу написано бегущей строкой; и поговорим как взрослые люди, у которых есть общий интерес, — деловито предложил господин. — Можете называть меня Вадим Григорьевич. Или, если хотите, дядя Вадик.
Татьяна вошла в просторную прихожую, сгрузила многочисленные сумки и пакеты на кожаный диванчик и крикнула в недра квартиры:
— Ба! Я уже пришла! Распакуй, пожалуйста, пакеты. Белого «Напареули» не было. Схватила, что под руку попало.
— И что попало под руку? — спросил женский мелодичный голос, который мог принадлежать светской львице, хозяйке салона или вдовствующей императрице, такие у него оказались модуляции и тембр. Голос был молодой, звучный, сильный.
— «Сотерн», 1974 года, а тогда был очень неплохой урожай.
— К рыбе я его не подам, — откликнулся голос. — Но вино прекрасное.
— Кто бы спорил. Я предусмотрительно купила «Рокфор» и пару веточек винограда.
Татьяна отворила дверь в комнату, оформленную в бледно-голубых и бледно-розовых тонах; с ореховым трельяжем старинной работы, стоявшим у широкой кровати, — на нем выстроилась целая батарея хрустальных и фарфоровых баночек, коробочек и флаконов; чудным секретером из карельской березы и большим, причудливым стеллажом, заполненным всякими безделушками. В углу размещался большой рабочий стол, тоже старинный, дубовый. Комната утопала в пышной зелени и оттого походила на будуар, рабочий кабинет и зимний сад одновременно.
Тут она сбросила давешний наряд, спрятала браслеты и серьги в одну шкатулку, кольца — в другую. Затем выскочила в коридор в кружевном черном боди, придирчиво окинула взглядом свою фигуру в большом
