кошка с собакой. И смело можно было утверждать, что если на одном конце земного шара Тихомиров внезапно скажет «а», то на другом протестующим эхом откликнется Варчук: «Я». Там, где Николай говорил «да», Глеб упрямо бубнил «нет», и наоборот. К тому же они друг друга на дух не выносили, и петушиные бои не устраивали исключительно по причине чрезвычайной занятости на службе. Впрочем, и служба у них тоже была разная: майор все больше ловил преступников, Тихомиров все больше занимался документами. Начальство ставило его способности выше варчуковских и благоволило, чего о Николае никто находящийся в здравом уме и твердой памяти не сказал бы. Любил его только Бутуз, по-отечески переживавший за упрямца майора и четко понимавший, что в майорских погонах тот и состарится.
К тому же Тихомиров-старший занимал высокие руководящие должности в силовых структурах и во времена Советского Союза, и в годы перестройки; а теперь, во времена демократии и независимости, процветал как никогда. Поговаривали про его связи с людьми могущественными и не всегда чистыми перед законом; звучало в кулуарных беседах даже грозное слово «криминалитет», однако вслух, прилюдно обвинять никто бы не решился. Как-то плохо и недолго жили обычно поборники правды. Отсвет отцовского могущества падал и на сына; потому Глебу под ноги только что шелковых ковров не стелили.
«Бодался теленок с дубом», — написал когда-то Солженицын. У этого теленка по сравнению с Барчуком были еще неплохие шансы на победу.
— Коля, — Бутуз поставил на стол два стаканчика и бутылку водки, — я старый конформист, потому и дожил до пенсии всего с одним инфарктом и даже без язвы желудка. Ты знаешь, это своего рода рекорд по ведомству для людей моего возраста и звания. Ты так не сможешь.
— Ваше здоровье, — сказал майор, соглашаясь про себя, что полковник глаголет как пророк.
— Мой тебе дружеский совет напоследок, хоть ты его и не спрашивал. Если предложат тебе какую- нибудь работу, приличную для человека твоей квалификации и с достойной оплатой, соглашайся. Даже если придется пойти на маленький компромисс. Потому что здесь ты все равно в себе не волен, а я уйду, станет еще хуже. Подумай как следует. Ты хороший опер, просто прекрасный. Никогда бы не поверил, что сам стану такие кадры разбазаривать и уговаривать тебя уйти со службы, но, Коля, это твоя жизнь. И никто, слышишь меня, никто не поможет тебе. Сможешь, забирай с собой Сахалтуева, господин Тихомиров только обрадуется. Только, сам понимаешь, я тебе ничего не говорил, а ты ничего не слышал. Ну, будь!
Они выпили еще по одной, после чего Варчук отправился к себе. По дороге он думал, что Бутуз прав и жизнь проходит, а что он сделал для себя и для других? Поймал пару преступников и посадил пару воров? Хорошо, конечно, но что дальше? В данном конкретном случае, особенно под чутким руководством Ипатьевича?
В кабинете он застал парадоксального Сахалтуева, все еще пребывавшего в отгуле, — который с боями добыл себе у Бутуза, — но теперь не желавшего покидать рабочее место. Юрка сидел мрачнее ночи и встретил друга воплем:
— Про катастрофу слышал?
— Где? Опять в Малайзии?
— Опять у нас! Знаешь, кого ставят вместо Бутуза?
— А, — махнул рукой Варчук, — ты об этом.
— Это национальная трагедия, — заволновался Юрка, — не понимаю твоего спокойствия.
— Чего волноваться зря?
— Тоже верно. — Сахалтуев какое-то время сопел и ерзал на стуле, а потом решился: — Увольняться надо, Коля. Все равно Ипатьич со свету сживет.
И даже зажмурился слегка, полагая, что вот тут-то и разверзнутся хляби земные, а хляби небесные обрушатся как раз на его многострадальную голову. Другой реакции он просто не представлял и все же решил провести душеспасительную беседу, пусть и ценой собственной жизни.
— Ты прав, — неожиданно кротко ответил Варчук. — И Бутуз советовал, да я и сам думаю. Только вот куда податься? Может, в частные детективы?
— А я согласен, — просунул голову в щель приоткрытой двери Артем. — Стану у вас секретарем работать, газетами шелестеть, мышей гонять, кофий подавать и клиентов принимать.
— Вот видишь, — обрадовался капитан. — Главное у нас есть, дело за малым!
Алина и Жанна пили кофе с домашними пирожными на крохотной кухоньке, где едва умещались плитка, раковина, столик с двумя табуретками и польский бледно-зеленый кухонный шкафчик. Алина зябко куталась в теплую кофту, хотя на улице стояла солнечная и ясная погода. Она подхватила грипп и теперь сходила с ума в одиночестве от высокой температуры, головной боли, неустроенной личной жизни и обиды на весь свет за давешний праздник у Колгановых.
Жанна, хоть и здоровая физически, тоже выглядела хуже некуда: лицо отекло, под глазами мешки, уголки рта скорбно опущены. Видно было, что она плохо спала и что на душе у нее кошки скребут.
— Просто ад кромешный, — говорила она тихим, срывающимся голосом. — Он даже не кричал особенно, мы раньше когда ссорились, он сильнее ругался. А было так страшно, как никогда.
— Ну и чем этот кошмар закончился? — спросила Ковальская, заглядывая в духовку.
Они с Жанной пекли пирог для Сергея, чтобы как-то сгладить ситуацию и подлизаться к мужчине самым проверенным способом.
— Помирились, конечно, — сказала Жанна. — Только чего мне это стоило. Еле успокоила. Он как будто взбесился. Месяца полтора назад он меня на руках носил, и все ему нравилось, все было хорошо. А теперь и сидишь не так, и свистишь не то. Прямо переродился человек на глазах.
— Причину, думаю, называть не нужно? — уточнила подруга.
— Нет, не нужно, — зло сказала девушка. — И почему именно мне так повезло? Откуда она взялась на мою голову? Или, когда вместе начинаешь жить, они все так резко меняются?
Алина посмотрела на нее с сочувствием. Сама она уже успела побывать замужем и развестись и потому пребывала в уверенности, что досконально знает предмет, о котором шла речь.
— Не хочу тебя расстраивать, — сказала она, — но не она, так другая была бы. Все равно долго почивать на лаврах тебе бы не пришлось. Беда не в том, что это случилось. Беда в том, что она — опасный соперник. Я тоже сглупила, не нужно было ее дразнить. Но тут как ни кинь, все клин. Слишком уж она яркая. Эх, понадеялась я на наш с тобой выигрыш, а нужно было предусмотреть, что она нас и тут умоет. Знаешь, Жанка, отдельно я тебе очень благодарна, что ты мне ее показала. Хоть бери и записывайся на курсы к этой бабе: что такое мужик и как с ним бороться в домашних условиях.
— Ты не ею восхищайся, ты придумывай, что нам делать.
Алина плотнее закуталась в шаль, потерла отчаянно ноющий висок.
— Тут есть два пути — либо просто подождать, потому что не нужен ей твой Сереженька, ну не верю я в это. И рано или поздно приползет он к тебе с покаянным личиком, ведь податься ему все равно некуда. Либо объявить ей войну с риском проиграть все к чертовой матери.
— И что бы ты сделала на моем месте?
— Кто меня знает, — призналась Ковальская. — Советовать всегда легко, ты поди выполни. С одной стороны, умнее всего сидеть и ждать. С другой — не выдержишь ведь. Взорвешься. Это же какие силы нужны, чтобы на него, мерзавца, глядеть и делать вид, что ты его понимаешь и сочувствуешь. А руки так и тянутся глазенки выцарапать. И еще, ты подумай хорошенько, нужно ли тебе вообще такое счастье. А то очнешься пару лет спустя — лошадь лошадью. И на работу ты, и дома паши — тоже ты, и вечные его жалобы слушать — тоже тебе. Ну а виноватой во всех неприятностях, угадай с трех раз, кто будет?..
— Алинка, — изумилась Жанна, — я тебя не узнаю.
— Не говори, — через силу улыбнулась та. — Сама себе удивляюсь. Что-то устала я в последнее время. А посмотрела на эту твою Татьяну, и так жалко себя вдруг стало. Умеют же люди устраиваться — сами себя любят и уважают, и все их любят и уважают. Ну, хотя бы — уважают. Не знаю, как тебе, а мне завидно.
Валерий переживал не самые лучшие минуты в своей жизни — ему пришлось снова докладывать одноглазому о своем фиаско. Он потерял из виду Зглиницкую в тот момент, когда она вынырнула из метро на площади Льва Толстого и направилась в сторону Большой Васильковской. Он долго метался по полутемному подземному переходу, даже, в припадке рвения, обежал все мало-мальски приличные магазины в округе, а
