Ее зашили в мешочек. И он носил его на плече, на нитяной цепочке. Чудесные дни детства, когда они всей группой рассаживались на огромном криво растущем дереве, быстро промелькнули. Шумели на ветру иглы дерева, и стояла тишина угрозой нападения враждебных групп. А вот две черные раковины, знаки отличия Ахава, когда он стал главой группы. На короткий период. Группа распалась сразу же после одного или двух действий, и Ахав остался главой группы без группы. Но миг этот был ему дорог. Это был первый раз, когда он говорил, и все группой его окружили, слушая, и сопровождая его слова общим кличем: «Да! Да! Сделаем, йалла».
И еще раковины со своими историями.
Кроме раковин в сундуке хранилась деревянная ложка, которую он привез из Италии. Несколько болгарских ожерелий из ляпис-лазури.
Фрагмент сети, вместе с несколькими перьями ястреба, забранный в деревянную рамку, как некий священный предмет, или, как мы сегодня называем, камея от сглаза, сделанная из оливкового дерева, и вручаемая командиром, завершающим службу в армии.
Давно он не заглядывал в сундук. Какой в этом сундуке смысл, и, вообще, какой был смысл в том, что его везли из такой дали. Какой смысл во всех этих камеях, если он не открывал крышку сундука. В этот вечер он будет показывать и рассказывать Тите о разных хранимых вещах, снова покажет обрывок той кожаной ленты, на которой написал Деби – не исчезай, и так на протяжении тысячи восемьсот метров этой ленты.
Холмы по ту сторону пролива тихи. Там стоит, по соглашению с Хазарией, византийская крепость, построенная из белого камня. Солдат Ахава завершил обмен сигналами флажками с римской стороной. Он передал разрешение хазар на проход двух кораблей, одного, плывущего на север, в сторону Хазарского моря, другого, плывущего на юг, в порт византийской столицы. Корабли уже остановились у входа в пролив, у причала, и оплатили право прохода через земли иудеев. Запах рыбы, которую пекут на углях, дошел до ноздрей Ахава. Так, уже начали готовить обед. Нет у них, вероятно, чем заняться. Надо увеличить воинские занятия. Может, подготовить воинскую церемонию. Праздник Хануки отлично этому подходит. Нельзя разрешать им погружаться в лень и ничегонеделанье.
Скучно Ахаву. Он обдумывает несколько планов, которые так и не были реализованы. Первое, все же – научиться метко стрелять из специально сделанного для него небольшого лука для стрельбы одной рукой. Ею он держит и лук и головку стрелы, а тетива и хвост стрелы закреплены на крючке, вделанном в его куртку, так что стрелок и его лук превращаются в единое целое. Тетива протянута между зубцами стрелы, и, освобожденная, посылает стрелу в цель.
Ахав сумел научиться стрелять из этого лука, и даже, после усилий и концентрации, неплохо попадать в цель.
Он прикован взглядом к воде. Как приятно смотреть на воды. Скучно, но приятно.
Вот они двинулись, корабли. На юг с благоприятным попутным ветром корабль легко и быстро скользил по водам. На север же корабль двигали гребцы-викинги.
Тита принесла еду. Ахав сильно растолстел, несмотря на укороченный кишечник. Рукой он отрезал хлеб, ломти намазал маслом, налил чаю и погрузил ложечку в мёд. Вкус мёда напомнил ему Деби. Тогда этот вкус приносил ужасное страдание любви. Теперь же эта сладость давала успокоение.
Стяг с белым маген-давидом на черном фоне спокойно развевался над водами. Ему отвечал стяг с рисунком колоса, стяг дома Ахава и его отца – над крышей и деревянными стенами крепости на вершине горы.
На толстой большой доске, прибитой над главным входом крепость, ведущим через двор в жилище Ахава, было выгравировано на иврите: иной выдает себя за богатого, а у него ничего нет; другой выдает себя за бедного, а у него богатства много.
Ахав одной своей рукой выгравировал это изречение в форме латинской буквы V.
Этим он выполнил просьбу Титы, которая полюбила это изречение, услышав его в синагоге, когда читали Притчи Соломоновы, главу тринадцатую, стих седьмой.
Глава сорок пятая
После того, как была казнена жена Олега и погребена на дне озера, пришли дни долгого солнечного лета. Все вокруг было зелено до боли в глазах от красоты, и Тита сделалась хозяйкой дворца. Почти совсем забыла угрозы и клятвы жены Олега, но, несмотря на требование Олега, не входила в комнаты казненной, и не касалась ее пряжи.
В первые дни она не видела брата и двоюродных братьев жены Олега. Может, она просто знала, какие коридоры выбирать, чтоб с ними не сталкиваться, или они выбирали окольные пути. Но все же в один прекрасный день они столкнулись. Однажды утром Тита бежала вниз по ступеням, на завтрак, и в трапезной встретила брата казненной. От неожиданности замерла, и кровь отлила от ее и так белого лица.
Но брат жены Олега улыбнулся ей широкой улыбкой, подбежал к ней. «Лолита, Тита, как ваше здоровье? Давно уже приготовлены говяжьи сосиски, идемте, садитесь, я вам их сейчас подам, со сметаной и солью».
Тита не любила эту еду, но пошла, уселась, с успокоившимся и слегка изумленным лицом. В другой руке он держал сосуд с корицей: «Вы желаете?»
Это уже было слишком. И Тита выжала из себя с трудом: «Нет, нет. Не надо».
Она ела сосиски с овсяной приправой, и все время брат казненной жены Олега, не переставая жевать, рассказывал ей о боевых конях и строительстве новой башни. Эти дела были у всех на устах. Стараясь ее развлечь, описывал повадки белок, черепах, оленят. Тита отвечала лишь тогда, когда вопрос обращен был к ней впрямую, и то короткими репликами. В ответ на некоторые явно сближающие вопросы, начинала астматически кашлять, словно попала в склад, забитый мешками муки. Ей и так было нелегко с местным сленгом, непривычным для нее.
Она вся сжалась внутри, но голова ее была гордо поднята. Ложку и нож она подносила ко рту, не склоняясь, чтоб проглотить еду, как это делала еще вчера.
Спустя несколько дней обратился к ней другой приближенный жены Олега, широкоплечий, громадного роста, рыцарь. Тита сидела в саду, щурясь от солнца, и вздрогнула от неожиданности. Но он всего лишь просил у нее совета. Она не верила своим ушам: он просил у нее разрешения построить крышу над стоянкой карет у дворца.
«Спросите Олега», – с трудом выдавила из себя, сожалея, что не закашлялась.
«Я спрашиваю разрешения у вас, госпожа. Я думаю, что Олег подтвердит ваше разрешение».
«Не знаю, что вам ответить. Стройте. Идея правильная, ибо кареты трескаются под снегом, под солнцем. И все же спросите Олега».
Вечером Олег сказал ей:
«Правильно сделала, что разрешила ему строительство крыши. Он это делает для нас, и он должен выполнять желания госпожи. Это обет, данный рыцарями, моя симпатичная глупышка. В следующий раз не посылай его ко мне, сама решай, что можно, а что нельзя».
«Но я не знаю, что сказать. Откуда мне знать, что можно, а что нельзя. Я могу ошибиться, Олег».
«Никаких ошибок ты не сделаешь, Тита. Никогда тебе не зададут вопрос, на который ты не сможешь ответить».
Жизнь во дворце была приятной, тишина и покой все более окутывали Титу. Она вся светилась белизной и чистотой кожи, синевой глаз.
Служанка ее, похожая на мышь, тоже поднялась по службе, и теперь жила по соседству с Титой, в маленькой комнате, открывающейся в новые хоромы госпожи. Она все склоняла Титу продолжить вязанье, оставшееся от казненной жены Олега. Но Тита не желала этого.
Она очень обрадовалась, когда Олег объявил ей, что отправляется в новое плаванье в Хазарию.
«Мы выйдем на легких кораблях к югу, и будем плыть по рекам иудейской империи до их великого Хазарского моря, а оттуда поплывем к дальним берегам, не принадлежавшим Хазарии, и все, что там награбим, поделимся наполовину с хазарами. Уже договорено с их израильским Каганом и получено разрешение – плыть по его рекам и двигаться по его землям. Осталось лишь набрать достаточно бойцов, причем наиболее дерзких и бесстрашных».
Он поднял Титу на руки и сказал:
«Поцелуй меня. И если поцелуй будет хорош, привезу тебе золотые цепи на шею». Он рассмеялся, она
