«Бедные создания».
«Они тут же слетелись ко мне беззвучной стаей. Я вглядывался в них при свете свечей, и они вглядывались в меня, делая вокруг меня круги. Вблизи видно, что они не совсем белые, скорее розовые».
«Бедные создания».
«Я гладил их по перьям, угостил кубиками сыра и печеньем, размоченным в молоке. Это разрывало сердце, как вид миндального дерева, срубленного для красоты. Я сидел до утра, молился, соединял буквы и цифры, искал в книгах намеки и подсказки. Закрыв глаза, пытался сосредоточиться, просил милосердия. Открывал глаза, но вороны оставались воронами. Мало у меня сил их расколдовать. С рассветом петух прокричал второй раз, и я понял, что прошло время, в котором я мог просить силы тьмы прийти на помощь. И ничего я не смогу сделать».
«Бедные создания», – снова повторил глава области, и вовсе не из-за отсутствия оригинальности, а просто и вправду ему не было чего сказать. Ведь он ничего не мог сделать во имя спасения верных людей, к которым иудеи не пришли во время на помощь, и вот, люди эти превращены колдуньей в ворон. И все же они пока с нами, и мы не можем их спасти.
Мы не задержимся на образе главы области, мелких его грехах, добрых его делах, вообще на его личности, ибо в книге есть много ограничений, и даже те, кто нарушают своей дикостью законы, должны тоже придерживаться множества принятых правил. Глава области остается в этой книге лишь на эти мгновения, когда беседовал с главой ешивы, который тоже является проходящей, мимолетной фигурой. Возник на мгновенье и исчез в тысячелетиях Истории. Не говоря уже о державе, которая существовала до тех пор, пока Всевышний не решил рассеять нас по всем землям от края до края завершим рассказ о главе области тем, что до конца своих дней на праздник Шавуот он ездил в верные иудеям славянские села, к семьям тех ворон, привозя телегу, нагруженную подарками и деньги – хиджазское чистое, отличное серебро, не успокаивающее сердца тех, кто потерял своих близких.
Глава пятьдесят девятая
Был третий час ночи, ветер пустынь и айсбергов дул за окнами. Свет лучился из окон небольшой башни над ешивой, где в своей комнатке ее глава боролся с темным колдовством. Отблески того света мерцали в зале, где четверо учеников и Ханан были погружены в книги.
Ученики поднимали головы от страниц и с великим почтением следили за светом, мерцающим в окнах Учителя. «Идем с нами», – сказали Ханану.
Они вышли во двор, в резкий холод, и посмотрели вверх. Три окна комнатки раввина смотрели в три разных направления, и свет из них смешивался дымным сиянием. Отсветы взмывали в небо, обретая форму крыльев, и звуки хоров, и стенания тысяч слепых взлетали вместе с этими отсветами из окон комнатки.
«Это наш Учитель, ведет беседы с высшими силами, недоступными нам», – прошептали в богобоязненном замирании ученики Ханану.
Так они стояли долгое время, затем вернулись в учебный зал, чтобы еще с большим прилежанием погрузиться в учебу, в надежде, что в один из дней достичь той же великой степени святости, как их Учитель, чтобы вести беседы с высшими силами. Время от времени они прекращали занятия, переворачивали песочные часы и пели давние прекрасные слова: «Владыка мира, Владыка мира, царствовавший до того, как все в мире было сотворено…»
Всю ту ночь Ханан не сомкнул глаз. Он с жадностью глотал священные строки, красоту словесных сцеплений и отенность букв, комментарии ко всему этому, пил и пил эту мудрость, не в силах утолить жажду, о которой даже раньше не подозревал в себе. Сухость, до сих пор дремавшая в нем, открылась с прикосновением к Гемаре и ее комментированием учениками ешивы.
Утром, когда петух прокричал второй раз, ученики закрыли книги произнесли благословение новой заре. Петух этот был огромным, он потрясал размерами своего гребня и бороды, длинными перьями бледно- золотого цвета.
Ханан разбудил товарищей. Проснулась и Тита от голоса ворона, стучащего клювом стекло окна. Поцеловали они сухие руки главы ешивы.
Он выглядел усталым и печальным, и с трудом реагировал на горячую благодарность молодых пришельцев. Неожиданно он встряхнулся, глаза ее заблестели, и он сказал: «Когда вы приедете в столицу Итиль, возьмите с собой этих ворон в синагогу Александрони. Найдите там моего отца. Скажите ему, что я пытался бороться с колдовством, но оно сильнее всего, что я знаю. Скажите, что я зову его на помощь»
Ханан приблизился к нему и сказал: «Да, господин», жаждая склонить перед раввином голову, что запрещено. Раввин был недоволен.
На улице стоял густой туман.
«Плохо», – сказал главный конюх, с беспокойством вглядываясь на восток, словно стараясь разглядеть, что таится за этой белой стеной.
Они расстелили карту. Было понятно, почему плохо. Им предстояло отдалиться от реки, которая могла как-то определять направление, двигаться наугад по пространству, трудно подающемуся рекогносцировке.
«Пытайтесь двигаться на восток без отклонений, – сказал главный конюший, – на восток, примерно пять-шесть парсов. При такой погоде вам придется двигаться осторожно и медленно. Но это не очень далеко. Двигайтесь, пока не доберетесь до еще одной реки. Легко говорить. Но вам трудно будет отличить реку от ручьев, которые текут в небольшое озеро. Увидите там человека, попытайтесь у него разузнать дорогу. Если никого не встретите, старайтесь пересечь первый поток и затем придерживаться второго или третьего потока, на который наткнетесь. Если ошибетесь, то вернетесь к тому же озеру, скорее, пруд, посреди которого островок. На островке увидите избушку. В ней живет старуха, которая окликнет вас и попросит к ней приплыть на зеленой лодке, причаленной к берегу, чтобы перевезти старуху с острова на сушу. Не делайте этого ни в коем случае, ибо заразитесь страшной болезнью. Не сделаете, вас будет преследовать проклятие старухи. Поэтому остерегайтесь двигаться вдоль потока, только – вдоль реки».
Прилетели белые вороны и вскочили на седла, выражая нетерпение. Всадники затянули пояса, оглядели вновь столь отлично заточенные лезвия своих сабель, и вскочили на коней.
Часть учеников ешивы пришли с ними попрощаться. Серого коня Ханана окружили те, кто с ним просидел ночь за священными книгами. Ханан жевал кислое яблоко. Капельки пота собрались над верхней его губой: была у него такая смешная генетическая чувствительность.
«Я вернусь сюда учиться», – сказал он, и голос его зазвенел от волнения.
«Возвращайся», – сказали ученики.
Не было больше смысла задерживаться. Туман не рассеивался. Они вглядывались в невидимое небо, искали солнце, восток. Вышли пешком, ведя коней под уздцы, и исчезли в глубине тумана.
Глава шестидесятая
Ахаву снился еще один сон. Утром он решил его записать. За долгие годы накопились у него записи снов на небольшую книжку, и он хранил их в своем сундуке. Но они потерялись, и сундука нет: сгорел, очевидно, при нашествии жестоких монголов, которые прошли на двести лет позже. Быть может, сгнил во влажном воздухе и прахе тех мест или, всё же, еще где-то еще существует со всем своим содержимым и, главное, записанными снами, и какой-нибудь университетский исследователь с Украины или Дагестана найдет в своей научной экспедиции.
Ведь сундук находится там, где его оставил Ахав в последний раз, в хазарской крепости над проливом Босфор, где он умер и был погребен после долгих лет жизни. Но, вероятнее всего, турецкие власти не разрешат производить там раскопки. И все израильтяне, которые проплывают на кораблях по наводящему на них скуку проливу Босфор, редко выглядывают в иллюминаторы: они ведь ничего не знают о своем предке, который властвовал над этими водами.
И вот, что снилось Ахаву. Возник сын его брата, который выглядел огромным, высоким, раздавшимся вширь до такой степени, что с трудом вошел в дом, согнувшись и скорчившись. Но больше всего беспокоили его ноги, ставшие тонкими, как две палочки, хрупкие на вид, подобные костылям. И так он передвигался на этих ногах, и Ахав в страхе думал про себя, что надо сказать брату и его жене, чтобы взяли ребенка к врачу.
Таков, примерно, был сон, и так он был записан, с орфографическими ошибками, ибо Ахав был