посмотреть, все ли в порядке с Бобби.
Шэрон подскочила.
— Как он? — спросила она с беспокойством.
— Прекрасно! Спит без задних ног.
— Я должна пойти взглянуть на него! — Шэрон откинула одеяло.
— Не беспокой его! — Тяжелая рука легла на ее плечо. — Он скоро сам проснется, — мягко произнес Марк, но предательская хрипотца в его голосе разбудила в Шэрон инстинкт самосохранения.
— Марк… — попросила Шэрон дрожащим голосом, чувствуя, что он укладывает ее обратно. — Марк, не надо!
— Надо… — Склонив голову, он очень нежно поцеловал жену в уголок рта.
— Нет, я не могу…
— Почему же ты не можешь? Неужели нашла себе кого-нибудь, кто возбуждает тебя сильнее, чем я? Может быть, это Джек, как там его фамилия?
Шэрон судорожно вздохнула, когда его губы двинулись вдоль ее подбородка к бешено пульсирующей жилке у основания шеи. Лгать было невозможно.
— Нет…
— Ты собиралась уехать с ним?
Шэрон содрогнулась, когда губы Марка коснулись ее груди.
— Нет…
— Понятно! — Теперь его голос тоже дрожал. — Ты только хотела, чтобы я так думал.
Хотелось ли ей этого? Сейчас, когда эти губы двинулись дальше, она была не способна думать ни о чем!
— Марк, это нехорошо…
— В любви и на войне все средства хороши, — вкрадчиво прошептал он. — А что у нас с тобой, Шэрон?
— Какая разница! — задыхаясь, произнесла она, ненавидя себя за то, что получает удовольствие от его ласк.
Пленные бывают как на войне, так и в любви. Но разве достоин уважения пленный, гордящийся своими оковами?
— Для тебя — может быть, и нет, — ответил Марк. — Что ты пытаешься мне доказать? И в чем хочешь убедить саму себя? В том, что заниматься со мной любовью простительно только в том случае, когда находишься вне себя от бешенства?
Так, как было прошлой ночью? Так, как это случалось и раньше?.. Сейчас, когда его губы ласкали ее грудь, мысли Шэрон путались, голова кружилась.
Боже! Она опять позволяет этому случиться! Марк отлично знал, что делает. Знал, что разумом Шэрон отвергает его, но собственное тело уже неподвластно ей, охваченное новым всплеском страсти. Бледный свет, пробивавшийся сквозь задернутые шторы, не скрывал ее отвердевших сосков, бурно вздымающейся груди, затуманенного взора.
— Уходи отсюда, дорогая! — Дыхание Марка стало прерывистым. — Уходи сейчас же или тебе придется остаться со мной!
О, что он с ней делает?
Она набрала воздуха, собираясь ответить, но не смогла, потому что язык Марка, пройдясь по шелковистой ложбинке между грудями, вновь поднялся вверх, и губы его сомкнулись вокруг одного из сосков. На Шэрон нахлынула такая волна желания, что больше ей уже ни о чем не хотелось думать.
Она полностью отдалась удовольствию, удовольствию давать и брать, касаться мужчины и ощущать его ласки. Сегодня Марк был бесконечно нежен, его сдержанность не знала границ, а сладкие муки прикосновений дарили неземное блаженство.
— Пожалуйста… — уже бесстыдно молила она.
Белоснежная кожа покрылась бисеринками проступившего пота, тело вздрагивало, дыхание участилось — и наконец он внял ее просьбе.
Шэрон прогнулась ему навстречу, но Марк не торопился, его размеренные движения совсем не походили на яростную, голодную атаку прошлой ночи. Сегодня, как заправский гурман, он словно пытался продлить удовольствие до бесконечности.
Но через несколько минут после того, как любовный угар развеялся, настала пора угрызений совести. Думая, что муж уснул, Шэрон пристроила голову на его плече и вздрогнула, когда он внезапно протянул руку и коснулся ее щеки.
— Ты плачешь…
Она затаила дыхание.
— Нет, я не плачу.
— Не лги мне! — Он приподнялся на локте. — Почему ты плачешь? — требовательно и озабоченно спросил он.
Что она могла ему ответить? Шэрон сама этого не знала. Ей было ясно только одно: она любит несмотря ни на что этого человека! Но никогда, никогда не признается ему в этом!
Интересно, испытала ли ее мать подобное чувство полной беспомощности, когда поняла, что не может жить без их отца, Эйнджела Клиффа, и вновь пустила неверного мужа в свою постель.
— Просто так, — пробормотала Шэрон, отводя взгляд.
— Не говори ерунды! Должна же быть какая-то причина!
— Со мной все в порядке, — сказала она на этот раз с большей уверенностью в голосе. — Почему ты не можешь оставить меня в покое?
— Потому что хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы мы оба были счастливы!
— Неужели? — Шэрон проглотила стоявшие в горле слезы, волна раздражения, вызванная его словами, помогла ей взять себя в руки. — Ты ведь получил то, что хотел.
— И что же такое я получил?
Перед тем как признать свое поражение, свою слабость, она перевела взгляд на шторы, за которыми уже взошло солнце.
— Бобби и меня… Мы снова вошли в твою жизнь, как ты и хотел.
— Так вот в чем дело! — Тяжело вздохнув, он откинулся на спину. — А чего хочешь ты? Или ты испытываешь какое-то извращенное наслаждение, чувствуя себя жертвой? Уверяя себя в том, что тебе не хочется жить здесь? Не потому ли ты плачешь? Жалеешь себя?
«Нет, потому что люблю тебя!» Как ей хотелось, чтобы он понял это, но, испугавшись, что крик души может вырваться наружу, Шэрон даже закусила губу. Никогда в жизни она не признается Марку в том, насколько уязвима перед ним, не поступит так, как когда-то поступила ее мать. Никогда не позволит, чтобы он узнал, как глубоки ее чувства, иначе, подобно их отцу, Марк навсегда поймает ее в свои сети.
— У меня не создалось впечатления, что сегодня ты занималась любовью со мной лишь по необходимости, — возразил он хриплым голосом. — Или удовольствие получил только я один?
— Это всего лишь физиология, — солгала Шэрон.
— И больше ничего? — спросил Марк.
Сев в постели и взяв ее за подбородок, он заставил посмотреть себе в глаза.
О Боже, как ей выдержать эту пытку, если она любит его, горестно думала Шэрон, закрывая могущие предать ее глаза. Но все тот же инстинкт самосохранения заставил произнести:
— Я согласилась вернуться назад только ради Бобби, а не для того, чтобы спать с тобой. Но тебе ведь нужно все, не так ли?
— Да! — согласился он. — Если уж ты согласилась остаться, почему бы нам не попытаться привести в порядок наши супружеские отношения, зачем ограничиваться полумерами, почему не взять от жизни все, что возможно?
— Нет!
Но мощное тело Марка уже навалилось на Шэрон, вжав ее в постель. Его поцелуи теперь были почти грубыми, а движения — властными.
«Нет, не позволять ему этого! Пусть он не думает, что по-прежнему может взять тебя в любой
