момент!» — кричал ей внутренний голос, уже приглушенный остротой испытываемых ощущений. Но внезапно, как будто в припадке презрения к самому себе, Марк резко оторвался от жены, откинул одеяло и ушел, оставив Шэрон растерянной и опустошенной.
В течение нескольких дней, последовавших за возвращением Бобби в лоно семьи, представители прессы вели себя как голодные гиены. Получив раз кусок хорошего мяса, они все время слонялись вокруг дома в надежде стащить еще хоть какие-нибудь огрызки людских страданий.
Шэрон предпочитала бы вообще не встречаться с ними. Собственно говоря, она дала лишь одно интервью очень симпатичной и, очевидно, сочувствующей ей молодой женщине, мягкая настойчивость которой, не в пример грубой назойливости других репортеров, заставила ее проговориться о том, что она не испытывает никакой злобы к сестре. А на вопрос: «Какие чувства она испытала, узнав, что ребенка похитила его родная тетя?», Шэрон коротко ответила:
— Шок.
Но когда журналистка, почувствовав, что завоевала доверие собеседницы, поинтересовалась, является ли ее воссоединение с мужем прямым следствием этого инцидента, Шэрон отказалась отвечать. Все, что касалось их с Марком отношений, было делом сугубо личным, и у нее не было ни малейшего желания обсуждать с посторонними людьми подробности своей семейной жизни…
А затем все потихоньку потекло по привычному руслу. И хотя имя Джулии не упоминалось, Марк стал проводить дома заметно меньше времени, чем в первые дни после возвращения Бобби. Над ними по- прежнему висела мрачная тень прошлого.
Марк перебрался в другую спальню, а вожделение, которое они пробуждали друг в друге, скрывалось под покровом обоюдной сдержанности. Так длилось обычно до тех пор, пока взаимное напряжение не переходило границ допустимого, а потом оно разряжалось в бурных вспышках гнева и во взаимных обвинениях.
Однако, что бы ни происходило в стенах их дома, Марк все же отгородил жену от нежелательного внимания прессы, и уже за это Шэрон была ему благодарна. Она даже не знала, насколько широко и под каким соусом освещалось в прессе похищение ее сына. Да и не хотела знать, по-прежнему ругая только себя за случившееся.
Это чувство вполне естественно, сказала ей психотерапевт, наблюдающая Саманту. Мать, независимо от обстоятельств похищения ребенка, всегда в первую очередь винит саму себя. Однако эта женщина не знала, до каких пределов простиралось чувство вины Шэрон. Ведь она винила себя в том, что оставила Марка, в том, что не сделала для Саманты все, что было возможно, в том, что придавала слишком большое значение профессиональной карьере, от которой теперь отказалась. Но больше всего она винила себя в том, что уделяла мало внимания сыну.
Чувство вины жгло Шэрон огнем, но она мужественно переносила это испытание в одиночку. Слишком много времени и сил было истрачено на душевные страдания и взаимные обвинения. По крайней мере, за дни, проведенные без Бобби, Шэрон узнала цену времени. Пролетали недели, кончалось лето, мальчик быстро рос, и Шэрон вдруг увидела, как недолговечен период детства.
— Ты станешь мужчиной, а мы этого и не заметим! — шутливо сказала она однажды утром сыну, катавшемуся во внутреннем дворике на трехколесном велосипеде, и протянула ему кусочек шоколадки.
— Еще! — потребовал сын, размазывая лакомство по щеке. Собственно говоря, он почему-то уже весь был в шоколаде.
— Мне кажется, что тебе уже хватит!
Голос вышедшего во дворик Марка звучал весело, но сердце Шэрон дрогнуло. Они не виделись с позавчерашнего дня. Однако, до сих пор страдая от унижения, которое испытала во время последней их встречи, Шэрон даже не посмотрела в сторону мужа.
У них вновь произошла ссора из-за Джулии. Марк собрался поздно вечером куда-то уйти из дома. Шэрон выказала ему свое неудовольствие, но он заявил, что все проблемы существуют лишь в ее больном воображении. Сцена вышла безобразной. Кончилось тем, что Шэрон выплеснула на мужа содержимое своего бокала. Она помнила охватившее ее тогда острое чувство стыда за подобную несдержанность. Но ей пришлось и поплатиться за это. Еще как поплатиться!
В мгновение ока Марк подскочил к ней, в дикой ярости швырнул на кушетку и неожиданно ушел, бросив Шэрон рыдать в одиночестве…
— Еще! — по-прежнему настаивал Бобби.
— Извини, сынок, но больше нет! — Она протянула малышу пустую обертку и, видя, как недовольно сморщилось его личико, добавила чуть более резким тоном: — Посмотри сам!
— Еще! — захныкал Бобби, на этот раз явно обращаясь к отцу.
— Ты же слышал, что тебе сказали. — Марк поднял свои руки, показывая пустые ладони. — Все кончилось!
— Все, — повторил ребенок, протягивая к нему перепачканные шоколадом ручки.
— Да, сын! — Марк потрепал темные, шелковистые волосы Бобби. — Надеюсь, ты уяснил. — Глаза его не отрывались от Шэрон, она почти чувствовала прикосновение этого взгляда.
— Может быть, тебе стоит почаще бывать дома? Видишь, тебя он слушает! — воскликнула она, злясь на себя за резкий тон с Бобби и за ту неотразимость, с которой действовал на нее муж.
— Рад, что хоть для чего-то я гожусь дома, — протянул он.
— Что ты хочешь этим сказать? — Боже! Почему они все время ссорятся?
— Не думаю, что тебе приятно будет выслушивать это, Шэрон.
— А почему бы и нет? — настаивала она. — Проведем еще один сеанс наказания непослушной жены.
— Тебе еще недостаточно?
Этот легкий намек заставил ее замолчать и покраснеть. Так вот что означало для него позавчерашнее происшествие!
— Пойдем, малыш! Тебя надо умыть. — Марк взял Бобби на руки, демонстративно не обращая внимания на жену, а затем вдруг неожиданно предложил: — Я подумал, не поехать ли нам всем вместе на побережье… Если только, разумеется, у тебя нет каких-либо других планов.
Шэрон очень хотелось провести день вместе с Бобби, но что-то опять заставило ее надуть губы и начать выдумывать предлоги для отказа.
— У меня назначен визит к парикмахеру, — неуверенно сказала она и добавила: — Надо было сказать раньше! Но, полагаю, я могу попробовать отменить… — Шэрон ожидала от Марка только согласия.
— Не стоит беспокоиться, — отрезал он.
С этими словами он ушел.
Донесшийся из открытого окна кухни звук льющейся воды подсказал Шэрон, что Тори стоит у раковины. Подойдя к дому, она поймала на себе порицающий взгляд домоправительницы.
— Ты потеряешь его, Шэрон, — печально сказала Тори. Итак, прислуга все слышала! — Ты доводишь его до предела! Если бы этот дом не принадлежал ему, думаю, он в один прекрасный момент забрал бы Бобби и уехал отсюда.
— Что ты об этом знаешь! — досадливо поморщилась Шэрон.
— Только то, что вижу! А вижу я мужчину, теряющего терпение. — Тори встала на защиту хозяина. — Это ты наказываешь его и, насколько я знаю, наказываешь не за то, что он сделал, а за то, в чем только подозреваешь его! Шэрон, это нехорошо с твоей стороны!
— Какое ты имеешь право?.. — начала было Шэрон, но, вытерев мокрые руки о фартук, Тори не дала ей договорить:
— Я не чужой человек в этом доме. И достаточно долго прожила на белом свете, чтобы видеть, как вы терзаете друг друга! Вы избегаете друг друга, спите в разных комнатах. Это просто позор! У тебя нет ни отца, ни матери, девочка, и пора кому-нибудь серьезно поговорить с тобой, пока все это не кончилось разводом. Я знаю, ты считаешь, что Марк обманывал тебя…
— Откуда тебе это известно? — изумилась Шэрон.
Раньше она никогда не замечала, чтобы Тори подглядывала или подслушивала.
— Полагаешь, я не слышу, как вы ссоритесь? Мне не хотелось бы лезть в дела других, но это нелегко,
