либеральную, то ли республиканскую. Так что Джордже Боатти – выходец из кругов политических.
– У нас никакого Боатти не было на учете?
– На учете?
– В 70-е годы, в Годы Инициативы.[3]
– Лет десять-пятнадцать назад Джордже Боатти занимался политикой в университете.
– «Лотта Континуа»?.[4]
– Что-то в этом роде. – Пизанелли усмехнулся. – Все мы взрослеем.
Колючий взгляд:
– Ты меня удивляешь, Пиза.
– Рано или поздно все мы взрослеем.
– Рано или поздно?
– Что-то не пойму, куда вы клоните, комиссар.
– Да ты до сих пор в бобылях ходишь, Пиза. Не пора ли успокоиться? Каждые полгода – новое увлечение.
Широкая самодовольная улыбка:
– На этот раз все в порядке.
– На этот раз? В двадцатый раз слышу одно и то же. – Тротти покачал головой. – Расскажи мне о журналисте.
– Она очень красивая. И вы ее знаете.
Тротти поднял брови:
– Я знаю только одну молодую женщину – свою дочь. Но Пьоппи счастлива с мужем, а сейчас со дня на день ждет первого ребенка. В Болонье.
– Мне кажется, комиссар, что вы мой выбор одобрите. – Пизанелли улыбнулся с плохо скрытой гордостью. – Восемнадцать лет.
Тротти насупился:
– Восемнадцать?
– Весьма почтенный возраст.
– Да какая девчонка что-нибудь понимает в жизни в восемнадцать лет? Она тебя бросит, как и все остальные бросали.
– Уж лучше пусть бросают до свадьбы, чем после, комиссар.
Тротти отвернулся.
Неловкое молчание.
– Хотя, может быть, вы и правы, комиссар.
– Конечно, прав.
– Поначалу, кажется, я им нравлюсь, – грустно произнес Пизанелли. – А потом глаза у них стекленеют. И вся страсть их куда-то испаряется.
Тротти с улыбкой повернулся к Пизанелли.
– Все они в один голос твердят, что я трачу слишком много времени на работу.
– Расскажи мне о журналисте.
– Но сейчас вроде все будет по-другому. – Пизанелли закурил сигарету «MS» и сел, ссутулив плечи, на бордюр цветочной клумбы рядом с Тротти. Сзади волосы у Пизанелли доходили до воротника куртки, зато макушка была совершенно лысой. Ему было тридцать с небольшим, и вокруг талии у него уже начал откладываться жирок. Нижняя челюсть все больше теряла юношескую четкость линий.
– Расскажи мне об этом журналисте Боатти, Пиза.
– Боатти женат. Двое детей… две маленькие дочки.
Во дворике было прохладно. Запах сигаретного дыма смешивался со сладковатым ароматом дикой жимолости. С захода солнца прошло уже несколько часов.
(Еще один день без дождя.) Кирпичная стена все еще отдавала накопленное за день тепло.
(«Боатти обнаружил тело?»).
Деревянные ворота с грохотом отворились. К лестнице в сопровождении полицейских, обутых в тяжелые мотоциклетные ботинки, устремились два офицера-карабинера. Хотя час был поздний, на обоих карабинерах были черная форменная одежда, разукрашенная золотыми галунами, и фуражки. Заметив сидевшего во дворике Тротти, один из них крикнул: «Чао, Рино!»
Тротти не ответил. Он сидел, свесив руки между коленями.
Он даже не поднял головы. «Боатти обнаружил тело?»
– Может, убийца думал, что Беллони хранила под кроватью деньги? – произнес Пизанелли.
