справится со своей работой.
4
Сборка нового станка потребовала нескольких недель напряженного труда; Эрику приходилось спорить, доказывать, выпрашивать и даже воровать, и если бы не Мак, ему вовсе не удалось бы довести дело до конца. Седой механик вкладывал в работу всю душу; он отлично умел добывать все, что нужно, и знал, где можно взять криком, где хныканьем, а где и лестью. Это Маку принадлежала мысль использовать стандартный сверлильный станок типа «Гаскон М-204». Таким образом, только некоторые дополнительные части пришлось специально делать заново, и Мак их сделал сам. Эрик мог спокойно положиться на него и заняться системой управления.
Тот же Мак, благодаря которому удалось осуществить проект, доказал Эрику, что он пошел по ложному пути. Эрик не был ни инженером, ни механиком. Хоппер был только инженером, а Мак являлся как бы представителем всех тех, кто стоит у станка. И Эрику стало ясно, что для того, чтобы его изобретение имело практическую ценность, нужно искать какой-то третий путь.
Маку было шестьдесят пять лет. Его белоснежные прямые волосы были разделены посредине ровным розоватым пробором. Выглядел он всегда очень чистеньким, опрятным, и когда приезжал с завода в лабораторию с пакетами, аккуратно завернутыми в газетную бумагу, его можно было принять за почтенного пастора, возвращающегося с рынка. Только изуродованные руки выдавали профессию Мака. Большой палец его правой руки был расплющен, на нем не было ногтя, а на среднем пальце левой руки не хватало двух суставов; мякоть ладони была изрезана белыми шрамами. Мак работал механиком с пятнадцати лет, и перечень фирм, где ему довелось служить за пятьдесят лет, звучал в его устах как перечень ученых степеней в устах какого-нибудь заслуженного профессора: «Браун и Шарп», «Прэтт и Уитни», завод фрезерных станков в Цинциннати, токарные станки «Гаскон» и так далее. Он мог смастерить что угодно, изобрести любой инструмент для самой немыслимой работы – для него не существовало ничего невозможного.
Всю жизнь работая на заводах слесарем-инструментальщиком, он постепенно приобрел радикальные убеждения и долгое время носил при себе красный членский билет ИРМ.[5] В 1920 году, уже будучи отцом двоих детей, он так негодовал, когда Дебса посадили в тюрьму, что хотел даже уехать в Россию, чтобы участвовать в строительстве социализма. У него в то время было две мечты – либо уехать в Россию, либо вдруг так разбогатеть, чтобы выкупить Дебса из тюрьмы и самому отвезти его домой в кадиллаке.
Как на грех, в это время у него заболела жена и вместо поездки в Россию пришлось поступить цеховым мастером к Форду. Но там ему почти не приходилось иметь дело с машинами, а руки его тосковали по настоящей работе. Тогда в 1925 году Мак забрал семью и переехал в Асторию, на завод Роллс-Ройса. Ройсовский мотор – это тот же станок, но в 1930 году автомобили стали слишком дорогими игрушками, работы не хватало, и Мак вернулся в фирму «Гаскон».
В начале тридцатых годов ему жилось трудно, он еле выколачивал десять долларов в неделю. Заводам не очень-то требовались рабочие руки, и хорошо, если удавалось поработать один-два дня в неделю. Теперь-то, конечно, дела хватает, на станки спрос не меньший, чем в 1929 году, ведь вон что делается в Европе…
Он рассказывал о себе отрывисто и скупо; кончив, он повернулся на стуле и принялся развязывать принесенный пакет с какими-то деталями, а Эрик невольно задумался о том, что любовь к своей профессии сделала этого человека совсем беззащитным – таким же беззащитным, каким становится каждый ученый, отказавшийся подчиниться какому-нибудь Кларку Ригану. Эрик снова вспомнил о той уверенности, с какой он поступал на эту работу, и даже удивился, откуда она у него взялась. Сейчас он с предельной ясностью понимал, что если не сумеет как-то обеспечить себе независимость, то неизбежно попадет в такое же положение, в каком был при Ригане. Значит, все сводится к вопросу о деньгах. Он никогда не допустит, чтобы Сабина и Джоди жили на десять долларов в неделю, и не станет терпеть постоянные унижения от людей, вроде Ригана или тех, кто стоит за его спиной.
Черт возьми, ведь он же ученый, – внутренне протестовал Эрик. Должен же для физика быть какой-то выход из этого гнусного положения! Но какой? Что может его спасти? Он перебирал в уме всю свою жизнь, свою работу и не находил ничего, за что можно было бы ухватиться. Он ничем не отличался от других, попавших в такую же ловушку. Сознание безвыходности вызвало в нем панический страх, с которым он отчаянно боролся, потому что человеку в таком состоянии нечего было ждать пощады от Тернбала.
– Кстати, когда вы познакомились с Тернбалом? – спросил Эрик. – Когда поступили сюда на работу?
Мак улыбнулся, и по лицу его разбежались мелкие морщинки.
– Нет, что вы. С Гарри Тернбалом я познакомился еще в девятьсот десятом в Кливленде. Мы, уоббли,[6] устроили тогда пикник, чтобы собрать средства на проведение кампании «призыва к здравому смыслу». Кажется, Тернбал в то время только что потерял работу. Помню, он здорово буянил в тот день – виски и горе крепко ударили ему в голову. Должно быть, он по-настоящему любил свое дело. Мы старались его утихомирить, а он все орал про капитализм, как он его взорвет ко всем чертям. Оказалось, что у него есть жена где-то на востоке, и она ждет ребенка, и вот он боялся, как он ей скажет, что он безработный. Ну, потом мы узнали, что он поступил коммивояжером к Брауну Шарпу. Тут все его буйство и кончилось. Но тогда он здорово испугался.
– Испугался? – повторил Эрик. – Впрочем, конечно, с тех пор немало воды утекло. Он когда-нибудь говорил с вами о тех временах?
– Один раз только. В позапрошлом году он пришел на завод с этим лэндоновским значком вроде подсолнуха. Он заметил, что я на него смотрю, улыбнулся этак вроде смущенно и говорит: «Ну что, Мак, прошли те старые времена, а?» И не потому ему совестно стало, что он республиканцем заделался, а потому что… ну, не знаю, постарел, разжирел, разбогател, что ли. А может, мне так только показалось. Жизнь – странная штука, ничего не поделаешь. Да, сэр. – Мак сдул пылинку с металлической детали. – Странная, что и говорить.
Для Эрика эта история послужила подтверждением его мыслей. Все эти люди, независимо от своего положения, неуклонно движутся вверх или вниз. Остановиться они могут только на самом верху или в самом низу. А что же ему делать? В промышленности он человек посторонний и чужой. Станок, по существу, детище Мака. Эрик не представлял, что он будет делать, когда закончит работу над станком, но вместе с тем ему хотелось как можно скорее разделаться с ним.
5
Эрик переживал такую неуверенность в себе, что, услышав в телефонной трубке голос Мэри Картер, долго колебался между неохотой видеть кого бы то ни было и сильным желанием немедленно же бежать к ней за утешением. Но Мэри сама нуждалась в утешении. Голос у нее был усталый и грустный. У нее умерла мать, поэтому ей пришлось прервать свое путешествие, и сейчас она направлялась в Кливленд, где ей предстояло получить жалкое, маленькое наследство.
