– Может быть, и так, – согласился Эрик. – Сейчас, конечно, не время для изобретения ядерных взрывчатых веществ.
– Глупый вы человек, – сказал Фокс. – Вы рассуждаете так, словно это какая-то этическая проблема. У нас нет выбора. Данные, на основе которых мы начали работать, перехвачены у немцев. Весь вопрос в том, кто больше знает: мы или они. Вам, может, не нравится, что в нашей стране все это дело находится в руках стольких людей, но гораздо страшнее, что оно может оказаться в руках Гитлера. Поверьте, если бы мы установили завтра теоретическую неосуществимость этого проекта, я первый свернул бы всю работу. Но к этике это не имеет никакого отношения. Ну, так как же? У меня есть для вас вакансия.
Эрик снова отрицательно покачал головой.
– Вы говорите так, словно мы собираемся вступать в войну.
– Да, потому что так и будет. А вы, что же, думаете иначе?
– Нет, – задумчиво сказал Эрик. – Я думаю, что мы будем воевать, но считаю, что моя работа тоже имеет большое значение. Может быть, это не совсем то, что делаете вы, но она займет должное место. И, насколько мне известно, в этой области никто, кроме меня, еще не работает.
– И главное, это дает вам возможность завтракать в клубе «Юнион-Лиг».
– Что ж, и это в конце концов неплохо. Но, знаете, я еще никогда в жизни не был так всецело захвачен работой, как сейчас. Я не могу остановиться на полпути. Либо все до конца, либо ничего. Я стал совсем другим человеком. Это не слишком нравится моей жене, и я порой прихожу в отчаяние, но все-таки ничего не могу с собой поделать. И пока я не доведу дело до конца, от меня не будет никакого проку ни вам, ни моей семье, ни даже мне самому.
Фокс долго молчал, потом придвинул Эрику бутылку.
– Ну что ж, – сказал он с глубоким вздохом, – в конце концов, не все ли равно. Так или иначе, я позабочусь о Фабермахере. Выпьем за то, чтоб ваш путь к цели был как можно легче и короче.
– Спасибо, – сказал Эрик. – Но мне, пожалуй, надо идти. Уже поздно, а я еще обещал заехать за женой к ее родителям. Ну, выпьем на прощание.
Он выпил стоя, серьезно, без улыбки кивнул Фоксу в знак благодарности, потом попрощался и вышел. Было всего только половина одиннадцатого, но Эрик, шагая по Риверсайд-Драйв к автобусной остановке, чувствовал себя совершенно обессиленным. Он тщетно пытался воскресить в себе настроение, владевшее им после встречи с Арни, и снова ощутить радостную уверенность в правильности избранного пути. Фокс выбил его из колеи, наведя на мысли о прошлом, об утраченных возможностях и предстоящем риске.
Семья Вольтерра играла в карты, и когда Эрик пришел, игра уже подходила к концу, но он настоял, чтобы его все-таки приняли. Он оживился и развеселил всю компанию. Но, встречаясь взглядом с Сабиной, Эрик чувствовал, что его глаза становятся непроницаемыми и невыразительными. Он боялся разговоров на серьезные темы.
2
В начале июня Сабина и Джоди уехали в Норспорт, где Эрик снял дачу на берегу залива Саунд, условившись приезжать к ним на субботу и воскресенье. Ему редко приходилось бывать со своей семьей, но когда Сабина и Джоди уехали, он почувствовал себя страшно одиноким и возненавидел свою пустую квартиру. Это был тот самый июнь, когда положение в Европе достигло высшей точки напряжения. Звуки в коридоре становились все настойчивее и лихорадочнее, и беспокойство просачивалось в лабораторию, нарушая одиночество Эрика.
Как-то вечером, после того как первые жаркие дни сменились относительной прохладой, Эрик, раздумывая, где бы пообедать, шел по Мэдисон-авеню и, миновав вокзал Грэнд-Сентрал, направился к парку. На улице уже сгущались сумеречные тени, но вверху, между неровными краями крыш, еще по- дневному сияло небо. Летняя предвечерняя тишина царила на широкой улице, темневшие дома напоминали неровно нарезанные и разбросанные как попало куски затейливого торта.
На 53-й улице кто-то тронул его за руку; обернувшись, он увидел высокую молодую женщину, глядевшую на него с улыбкой. У нее были белокурые волосы, тонкие черты ее загорелого лица поражали своим почти неправдоподобным совершенством. Такой образ мог бы возникнуть в воображении какого- нибудь подростка при слове «принцесса». Эрик остановился, пораженный тоскливым выражением ее глаз.
– Вы меня не узнаете? – спросила она.
– Ну, что вы… – Он заколебался, потом вдруг вспомнил: – Вы приятельница Тони Хэвиленда, Дороти… Дороти Хойл. Вы первая актриса, с которой мне довелось познакомиться. Ну, конечно, помню. Как поживает Тони?
Она сделала неопределенный жест.
– О, мы не встречались уже несколько месяцев. Последний раз, когда я его видела, он страшно таинственно намекнул на какую-то важную секретную работу. Должно быть, прихвастнул, да?
Эрик рассмеялся – она говорила тоном примерной девочки, презирающей глупые забавы мальчишек.
– Нет, не прихвастнул. Куда вы направляетесь?
Она направлялась на Лексингтон-авеню, чтобы купить себе что-нибудь на обед. Эрик предложил пообедать вместе, и она очень обрадовалась.
– Я с ума схожу от одиночества, – сказала она. – Нью-Йорк – такая паршивая дыра! Я, кажется, скоро не выдержу. Боже, как я рада, что встретила вас.
Дороти решила переодеться и попросила его зайти к ней. Крепко прижимая к себе его руку, она на ходу принялась рассказывать, как потеряла место в летнем театре на Бэзард-Бэй. Дороти жила под самой крышей четырехэтажного дома, в маленькой однокомнатной квартирке, довольно убого обставленной. В комнате пахло одеколоном и пудрой. Эрик присел на кушетку, наблюдая за Дороти, суетливо перебегавшей из чуланчика, где висели ее платья, в ванную. Прошлый раз при первой встрече она показалась ему очень сдержанной и уравновешенной, теперь она стала суетливой и какой-то взвинченной. В ее неугомонной болтовне чувствовалось что-то жалкое, словно она молила его обратить на нее внимание. То и дело она принималась говорить о том, как рада, что встретила его. Нью-Йорк летом – эта такой ужас, такой ужас! Все время, пока Дороти суетилась и пробегала мимо, обдавая его ароматом своего тела, у Эрика было
