свойственного роду человеческому, потому что, заглядывая в себя, он находил то же самое. Тони был пришиблен своим сходством с этим человеком, он понимал, какими путями тот пришел к ошибочному убеждению, что поступает так, как нужно.
Эрика переполняло такое же чувство омерзения, какое душило и Фабермахера, но вместо страха его обуревала холодная ярость. Он ненавидел Сэйлса, он презирал его, как наемного убийцу, но все это не разъедало его души. Он знал свои слабости, но знал также, что способен с ними бороться, и поэтому ему и в голову не пришло, подобно Хьюго, рыться в себе.
И в то же время ему, как и Тони, был понятен путь этого человека. Эрик тоже знал, как человек может извратить свои принципы ради достижения могущества. Он знал это из опыта – по своей работе в Американской машиностроительной компании, но, не в пример Тони, его не обезоружила аналогия с собой, ибо перед собой-то он мог оправдаться. Человек всегда может найти объяснение своим поступкам, но это не лишает других права осуждать их.
Эрик смотрел вниз, на пышущего злобой маленького человечка, и видел перед собой врага, но и только; этот человек не был для него символом человеческой жестокости или слабости. Это был просто человек, недостойный даже плевка, существо, которое нужно раздавить ногой без всяких угрызений совести. Рассудочная жалость к этому явно патологическому субъекту заглушалась в нем гневом, и он понял, почему Арни настаивал, чтобы он послушал Сэйлса. Но на этот раз Арни просчитался.
Только сейчас Эрик ясно осознал, что, каких бы уступок он ни добился от Арни, все равно, заключив с ним сделку, он продаст себя, надругается над тем, что для него свято, и изменит тому, во что верит. Вчера Арни улещивал его, как опытная сводня. Слова, изрыгаемые Сэйлсом, ясно доказывали, что никто не намерен прислушиваться ни к нему, ни к другим физикам.
Арии О'Хэйр и ему подобные с самого начала задались целью подавить всякие разговоры об атомной энергии и слить ее в понятии людей с атомной бомбой. Вот во что суждено было превратиться тому чудесному всеобщему оптимизму и вере, которых Эрик не мог забыть. Этот визжащий, выкрикивающий сумасшедшие лозунги идиот казался ему олицетворением всех людей, виновных в том, что они отказались слушать правду.
– Идемте, – сказал он остальным. – Мы просто дураки. Как можно так долго слушать этого мерзкого негодяя?
Фабермахер, не поворачивая головы, протянул руку и сжал Эрику запястье. Эрик снова сел на место. Он поглядел на напряженное лицо своего друга и увидел, что тот страдает, но решил, что у него, должно быть, приступ физической боли. Почему-то Эрик вдруг обрадовался, что здесь нет Сабины. Они досидели до конца речи: Фабермахер так и не выпускал из своей руки руку Эрика. Оратор умолк; они встали.
– Нам незачем торопиться, – сказал Тони Фабермахеру. – Сэйлс еще должен дойти до своего кабинета. Мы условились встретиться у него.
Медленно, как в трансе, Фабермахер повернул голову и взглянул на Тони.
– После этой речи? – спросил он.
Тони смущенно пожал плечами.
– Конечно, речь была дурацкая, но ведь одно другому не мешает.
– Одно другому не мешает, – задумчиво повторил Хьюго. – В этом всегда заключалась ваша жизненная философия, Тони. Она либо порочна, либо нелепа до смешного. Выбирайте любое. Мне все равно. И это и вообще все на свете. Завтракать я не пойду. У меня пропал аппетит. Совершенно пропал. Прощайте.
Он положил руку на плечо Эрику и посмотрел ему в лицо взглядом, полным жалости и глубокой грусти. Он хотел что-то сказать, но только медленно тряхнул головой и, еле передвигая ноги, пошел прочь.
Тони хотел было догнать Хьюго, но Эрик его остановил.
– Оставьте его, – резко сказал он. – Неужели вы могли вообразить, что Сэйлс для него что-нибудь сделает?
– Вы мне оба надоели, – ответил Тони. – Вы совсем не понимаете, что такое Вашингтон. Вы думаете, что все должно быть либо белым, либо черным.
– Это вы не понимаете его, Тони. То, что вам тут кажется серым, издали выглядит либо белым, либо черным, а вся страна смотрит на Вашингтон издали.
Эрик вышел на улицу и рассеянно побрел, сам не зная куда. Он весь кипел от злости. Необходимо остыть, прежде чем что-либо предпринимать. Сейчас ему предстояло окончательно решить свою судьбу, и он хотел сделать это спокойно и хладнокровно. В прошлом, когда ему приходилось выбирать между своими убеждениями и обманчивыми соблазнами, он всегда, хоть и спотыкаясь, в конце концов становился на честный путь. Сейчас, перебирая в памяти свою жизнь, он пришел к заключению, что каждый раз ему помогала, облегчала этот выбор какая-нибудь случайность, а если не случайность, так толчок извне.
И чем больше Эрик углублялся в воспоминания, тем сильнее убеждался, что в каждом случае ему помогало влияние Сабины. Вчера утром он пытался представить себе, как сложилась бы его жизнь, если бы он женился на Мэри, но воображение отказалось ему служить, ибо он знал, что не может жить без Сабины. Теперь он даже понимал почему. Сабина чутко разбиралась в людях, а его знала лучше, чем он сам, и это свое тонкое понимание, с тех пор как они поженились, она неизменно отдавала в его распоряжение. Он пользовался этим, как кредитом в банке, предоставленным ему до достижения духовной зрелости.
Должно быть, тут, в Вашингтоне, в это ясное свежее утро, он окончательно стал взрослым, потому что сейчас он уже твердо знал, как ему поступить. Не нужно даже обращаться за советом к Сабине – у него нет никаких сомнений. На глаза его не набегали слезы горького разочарования, на этот раз он спокойно и обдуманно наметил себе цель, рассчитал средства и готов был пуститься в путь.
Из ближайшего автомата он позвонил Арни О'Хэйру. Тот, явно предвкушая приятный разговор, поздоровался с ним таким радостным тоном, что Эрик не мог удержаться от презрительной усмешки.
– Так вот, Арни, сейчас я слушал Сэйлса. Вы были правы – он заставил меня прийти к окончательному решению.
– Ну и чудно, сынок! Знаете, у меня прямо гора свалилась с плеч. Чудно, чудно, вот и все, что я могу сказать!
– Пожалуй, вам все-таки придется сказать что-нибудь другое, Арни. Меня эта работа не устраивает. Ни за какие деньги я на нее не соглашусь. Третьего дня у меня на руках умер мой старый и очень хороший друг.
