надоело отдыхать. Ты стал ужасно беспокойным.
– Неужели? – огрызнулся Хэвиленд. – Интересно, кто в этом виноват?
Он хотел сказать что-то еще, но вдруг на него нахлынул ужас – он понял, что когда-то правильно определил Лили: она может сходить с ума от любви к человеку, который бежит от нее, но как только он обернется и пойдет ей навстречу, она с такой же быстротой умчится прочь. Конечно, она не отдает себе в этом отчета, но с ней всегда происходит одно и то же. Хэвиленд поглядел на ее прелестное лицо, и хотя он сейчас с потрясающей ясностью сознавал, что он наделал, в чем его ошибка и что ему предстоит, он уже не мог остановиться. Ужас перешел в ярость, а затем в упрямство, заставившее его упорно шагать вперед по пути, ведущему к беде.
– К черту работу! – крикнул он. – Я больше никогда не поеду в лабораторию. Я буду сидеть здесь до тех пор, пока не заставлю тебя передумать!
5
Вскоре Эрик почувствовал, что его терпению приходит конец. Через три дня после разговора Хэвиленда с Фабермахером в лабораторию без всякого предупреждения вошел высокий нескладный человек, лет около сорока, в мятом холстинковом костюме, и стал оглядываться, часто мигая зеленоватыми глазами за толстыми стеклами очков. Увидев Эрика, наблюдавшего за ним из-за сетки, окружавшей щит высокого напряжения, человек улыбнулся.
– Хэлло, – сказал он. – А я вас и не заметил. Хэвиленд тут?
– Сегодня его не будет, – ответил Эрик, выходя за барьер.
– Скверно! Сегодня, видно, никого нет. Я уже заглядывал и к Фоксу и к Уайту. Один вы охраняете крепость.
Он уселся и назвал себя: Джоб Траскер из Мичиганского университета. Имя это было знакомо Эрику. Траскер получил докторскую степень десять лет назад и с тех пор напечатал несколько статей о разрядных лампах и высоковольтных рентгеновских трубках. Он объяснил, что явился сюда за кое-какими сведениями, так как собирается устроить собственную лабораторию для исследований атомного ядра.
– Я хотел бы сконструировать ускоритель вроде этого, – кивнул он на прибор. – И у меня есть свои соображения на этот счет. Я рассчитывал посоветоваться с Хэвилендом. Как вы думаете, когда его можно повидать?
– В начале будущей недели. Мы будем проводить испытание.
Зеленые глаза Траскера устремились на Эрика с некоторым интересом.
– Давно вы получили докторскую степень?
– Еще не получил, – ответил Эрик. – Я пока только аспирант, и эта работа будет моей диссертацией. Я ассистент Хэвиленда, Эрик Горин.
– А, помню. На днях, когда я виделся с Уайтом и Фоксом, они мне говорили о вас. Когда же вы получите степень?
Эрик пожал плечами.
– Должно быть, когда мы закончим опыт. Надеюсь, что скоро.
Траскер задумчиво молчал. Он был очень некрасив и напоминал большую нахохлившуюся птицу. Добрые, чуть навыкате глаза участливо смотрели на Эрика сквозь выпуклые стекла очков.
– Вам нравится здесь? – спросил он.
Эрик снова пожал плечами.
– Я так занят, что и не думал об этом. Я не выхожу из лаборатории и ни с кем даже не знаком. Что там, снаружи, делается – не знаю, да, кажется, и не хочу знать.
– Не беспокойтесь, еще захотите, – засмеялся Траскер, обнажив крупные редкие зубы. Смех у него был какой-то добрый и легкий. Сам не зная почему, Эрик стал проникаться симпатией к Траскеру, и чем дальше, тем больше.
– Вам придется этим поинтересоваться, – продолжал Траскер. – Впрочем, я вас понимаю. В бытность мою студентом в колледже Хопкинса знакомых у меня было хоть отбавляй. Я всюду бывал и много развлекался. И все кончилось, когда я стал аспирантом. Только после получения степени я понял, что до тех пор жил словно в тесном маленьком коконе – ел, спал, думал и интересовался только физикой. Но вы еще проснетесь, не бойтесь. Проснетесь и с треском вылупитесь из кокона. – Он лениво поднял костлявые руки и хлопнул в ладоши. – Жизнь у нас каторжная, труд наш не окупается, семья заброшена, и из-за этого чувствуешь себя негодяем, но все-таки эту жизнь ни с чем не сравнить. Я бы ни на что ее не променял. Я уже врос в эту работу, и вы тоже. – На его длинном лице появилась грустная понимающая улыбка. – Единственная наша профессиональная болезнь – это вот такая благородная жалость к самому себе, в которую я, как видите, тоже ударился. Но раз вы скоро кончите, не хотите ли перебраться осенью в Мичиганский университет?
– В Мичиганский университет? Зачем? – растерявшись от неожиданности, спросил Эрик.
– Заниматься исследованиями и преподавать. Для начала, конечно, будете просто преподавателем. У нас есть вакансия – мне нужен помощник, знакомый с ядерной физикой. За этим-то я и приехал на восток. Конечно, вас должна утвердить комиссия, но я уверен, что мне дадут, кого я захочу. Людей, знакомых с нейтронным генератором, так мало, что у меня очень ограниченный выбор.
Вот она наконец, эта долгожданная минута, – ему предлагают службу! Тысячу раз Эрик на разные лады представлял себе, как это случится, и всегда ему казалось, что он почувствует огромное облегчение и бешеную радость. Но хотя он часто думал об этой минуте, сейчас, когда его мечта наконец сбывалась, Эрик воспринял предложение Траскера не как удачу, а как насмешку судьбы. Слишком рано пришла к нему эта удача.
Даже если каким-нибудь чудом им удастся закончить исследование к осени, ведь еще предстоят экзамены. И если у Траскера был ограниченный выбор из-за того, что людей с нужным ему опытом чрезвычайно мало, то ведь и у Эрика было очень немного подобных возможностей. Он нисколько не тешился иллюзией, что окажется счастливее всех безработных физиков в стране. А лабораторий, которым требовался бы человек с такой специальностью, и вовсе мало. Они существуют примерно в трех-четырех
