— Герр Фельзен, — произнес адъютант, опускаясь в кресло напротив темноволосого штатского, сидевшего понуро ссутулив широкие плечи.
Клаус Фельзен шевельнул затекшей ногой, поднял свое тяжелое швабское лицо, и серо-голубые глаза его под нависшими бровями моргнули.
— А снег все идет, — сказал он.
Адъютант, никак не желавший примириться с тем, что СС унизились до того, что всерьез рассматривают этого мужлана в качестве достойного кандидата для выполнения задания, ничего ему не ответил.
— Все складывается удачно, герр Фельзен, — сказал адъютант, протирая очки.
— Вы имеете в виду мой завод?
— Не совсем. Хотя тут, конечно, есть связь…
— Все складывается удачно для вас. А что до меня, то я теряю деньги.
Адъютант опустил глаза, как робкая девушка.
— Вы играете в карты, герр Фельзен? — спросил он.
— Отвечу, как и в прошлый раз: играю во все, кроме бриджа.
— Сегодня здесь в столовой вам предстоит сыграть с высокими чинами СС.
— Неужто мне придется играть в покер с Гиммлером? Вот интересно!
— Будет группенфюрер Лерер.
Фельзен пожал плечами. Фамилию эту он слышал впервые.
— Так нас будет двое? Я и он?
— А еще бригаденфюреры СС Ханке, Фишер и Вольф, с которыми вы уже знакомы. Для вас и для них это будет поводом познакомиться поближе в неформальной обстановке.
— Игра в покер еще не запрещена?
— Группенфюрер Лерер — отличный игрок. Советую вам…
— Нет-нет, не надо советов.
— Думаю, вам разумно будет… проиграть.
— A-а, опять потерять деньги…
— Они окупятся.
— Мне их вернут?
— Не совсем так. Но вы их получите иным способом.
— Итак, покер… — сказал Фельзен, живо представив себе эту неформальную встречу за картами.
— Эта игра поистине интернациональна, — сказал адъютант, вставая. — Значит, в семь часов. Здесь. Думаю, что уместен будет черный галстук.
Эва Брюке сидела за письменным столом в кабинетике своей квартиры на третьем этаже дома по Курфюрстенштрассе в центре Берлина. На ней были только трусики и тяжелый халат черного шелка, расшитый золотыми драконами. Колени ее прикрывал шерстяной плед. Она курила, поигрывая коробком спичек и размышляя над новым плакатом, появившимся на доске объявлений ее дома: «Немецкие женщины! Ваш фюрер и ваша страна в вас верят!» Она думала о том, как неубедительно это звучит: видно, нацисты, а возможно, просто сам Геббельс подсознательно испытывают страх перед непостижимой и таинственной природой слабого пола.
Но потом мысли ее перенеслись от лозунгов к принадлежавшему ей ночному клубу «Красная кошка» на Курфюрстендамм. Ее бизнес в последние два года процветал по одной-единственной причине: благодаря ее умению разбираться во вкусах мужчин. При первом же взгляде на девушку она могла распознать в ней едва заметные признаки, способные «завести» мужчину. Они не обязательно были красотками, ее девушки, но в каждой присутствовала изюминка: невинный взгляд голубых глаз, беззащитная хрупкость либо застенчивый ротик, и все это в извращенном сочетании с абсолютной доступностью и готовностью исполнить любую прихоть.
Эва поежилась, стянула со спинки стула висевший там край пледа и плотнее завернулась в него. Она почувствовала тошноту от слишком жадных и глубоких затяжек. Такое случалось, когда она пребывала в раздражении, а в раздражении она пребывала всегда, когда думала о мужчинах. Мужчины вечно ставили перед ней проблемы, но никогда не избавляли от них. Казалось, они созданы лишь для того, чтобы все усложнять. Взять хоть ее любовника. Почему он не может просто любить ее? Почему ему так хочется помыкать ею, вторгаться в ее жизнь? Зачем эта страсть к приобретательству? Впрочем, он предприниматель, а таковы уж, наверно, все они: живут приобретательством.
Она попыталась выкинуть из головы мысли о мужчинах, в особенности о клиентах, захаживающих к ней в контору на задах ее клуба. Они там курили, пили и любезничали, пока не выторговывали у нее то, чего им хотелось, — и всем им хотелось чего-то особенного. Она могла бы стать доктором, одним из этих модных сейчас психотерапевтов, потому что, чем дольше длилась война, тем отчетливее замечала она изменение вкусов клиентов. Теперь они так или иначе желали боли — кто причинять ее, кто испытывать. Понятное дело, это дорого ей обходилось. А однажды к ней явился мужчина, пожелавший такого, что даже она усомнилась в возможности предоставления ему этой услуги. А ведь такой тихий, невзрачный, немногословный, кто бы мог подумать…
В дверь постучали. Она раздавила папиросу, сбросила плед и попробовала было взбить светлые волосы, но сникла, увидев в зеркале свое лицо без косметики. Поправила халат, потуже затянула пояс и пошла открывать дверь.
— Клаус, — сказала она, выдавив из себя улыбку. — Я не ждала тебя.
Фельзен схватил ее на пороге и впился в губы так, как целуют после двух дней, проведенных в казармах СС. Его рука переместилась ниже талии, но она отстранилась.
— Ты мокрый, — сказала она, — а я только что встала.
— Ну и?..
Она приняла у него пальто и шляпу и повела в кабинет. Он следовал за ней, чуть прихрамывая. Гостиной она никогда не пользовалась, предпочитая более приватные помещения.
— Кофе? — осведомилась она, проходя в кухню.
— Я считал…
— Настоящий. С коньяком?
Он передернул плечами и прошел в кабинет. Сидя, как гость, напротив нее, он курил, снимая с языка табачные крошки. Эва принесла кофе, две чашки, бутылку и рюмки. Она взяла папиросу из его портсигара, и он щелкнул зажигалкой, давая ей закурить.
— А я-то удивлялась, куда она делась, — заметила Эва, раздраженно отбирая у него зажигалку.
Она успела подкрасить губы и причесаться. Телефонный провод она выдернула из розетки, чтобы им никто не мешал.
— Где ты был? — спросила она.
— Дела.
— Неприятности на работе?
— Если бы!
Она разлила по чашкам кофе, в свою добавила коньяку. Фельзен от коньяка отказался, остановив ее движением руки.
— Потом, — сказал он. — Мне хочется сполна насладиться кофе. Ведь они два дня поили меня одним чаем.
— Кто эти «они»?
— СС.
— Весьма нелюбезно с их стороны, — отозвалась она с привычной иронией, но без улыбки. — Но что могут хотеть эсэсовцы от симпатичного и неотесанного швабского парня вроде тебя?
Под абажуром курился дымок. Фельзен опустил его пониже.
— Мне они этого не сообщили, но похоже, речь идет о задании.
— Засыпали вопросами о предках?
— Я сказал, что мой отец собственноручно вспахивал каменистую почву родной Германии. Они оценили такой ответ.
