— Но это же просто смешно!
— Ничего смешного. — Кажется, он завелся не на шутку. — Мы хотим, чтобы у Греты была бабушка, которая привнесет в ее жизнь что-то новое, даст ей то, чего не в состоянии дать моя мать! И мы можем себе позволить купить для Греты лучшую бабушку на свете.
— Меня.
— Вас, — ничуть не смутился он. — А поскольку я люблю свою мать, я нанял для нее внучку, которая посещает ее раз в месяц, и, судя по отчетам вашей компании и ее собственным письмам, моя мать всем довольна. Грета — застенчивый, скованный ребенок, а эта девочка — само обаяние, ее даже снимали на телевидении. Она лучше всех. Впрочем, как и вы. Я хочу, чтобы у моей семьи было все самое лучшее.
— И вы ни разу ее не проведали?
— Это все усложнит. Родственники — не всегда самый подходящий круг общения. Мы ничего не можем друг другу дать.
— Она ваша мать, — напомнила я.
Мистер Бимер нахмурился.
— Вы — моя мать. Вы, а не она.
Он покачал головой, словно я была докучным ребенком.
— Ненадолго.
— Послушайте… — Он бросил нетерпеливый взгляд на часы. — Пусть вы и лучшая, но не единственная.
— Второй раз у вас этот номер не пройдет.
— Еще как пройдет.
Мы замолчали, сверля друг друга взглядами.
Я уже видела, как он звонит моему агенту, представляла, как его отзыв скажется на моей дальнейшей карьере. Я ни за что не призналась бы, как дорожу своей работой, как страшно, когда в твоих услугах не нуждаются. Не важно, что я думала о Бимерах — мне была необходима их любовь.
— Простите, что вышла из себя, — выдавила я.
— С кем не бывает, — кивнул он и обнял меня. — В любой семье время от времени случаются ссоры.
Я спросила, могу ли навестить Грету, и он впустил меня.
Она лежала в кровати, но при моем появлении вскочила.
Я сказала, что принесла ей подарок, протянула девочке магнитофон и нажала на кнопку. Зазвучала колыбельная, которую пела ее бабушка.
— Это она, она! — захлопала Грета в ладоши на первых тактах. — Это ты поешь? — спросила она, прислушавшись.
Я кивнула.
— Ты можешь включать его, когда захочешь, и вспоминать обо мне.
Мы прослушали колыбельную еще раз, и Грета уснула.
Я спустилась вниз, открыла входную дверь.
— До свидания, мама! — ладно вывели Бимеры, и я вышла.
— Ужасно, — вздохнул Кэл, когда я рассказала ему обо всем.
— Да, ты прав, я ужасная дрянь.
— Я приеду, — сказал он, но я ему не позволила. Хотелось побыть одной.
— Я люблю тебя, — сказал Кэл.
— Не надо, не говори этих слов, — ответила я и повесила трубку.
Позвонив Кэлу, я достала коробки с моими семейными реликвиями и выставила их в коридор. Каким пустым будет теперь дом! Подчинив свою жизнь работе, я постепенно избавлялась от вещей, которые были по-настоящему моими. Я никогда не цеплялась за вещи. Когда все мои сегодняшние семьи «пустят меня в расход», мой дом станет гораздо просторнее, чем был до того, как я стала бабушкой напрокат.
В первый раз, когда я прошла через это, я хранила коробку с вещами несколько недель после расторжения контракта. Когда агент попросил вернуть вещи, я сказала, что хочу сохранить их, чтобы не запутаться.
— Они ведь не собираются воскрешать вас из мертвых, — попытался он меня урезонить.
— При чем здесь это? — возмутилась я тогда. — Я не хочу, чтобы меня воскрешали! Просто боюсь запутаться.
Спустя несколько недель я осознала, что мелкие детали, делающие каждую семью особенной — вроде того, что любит на завтрак внучка, или как коверкает слова внук, — продолжают жить внутри меня. И тогда я сказала себе: «Они — не твоя семья…» Сердце подпрыгнуло и опустилось.
«…и никогда ею не были», — закончила я.
На следующий день я вернула коробку агенту.
В два часа ночи я послала агенту сообщение. Спустя несколько минут он перезвонил.
— Решил не рисковать, — сказал он, подавляя зевок.
— Убейте меня.
— Должно быть, я сплю, и это мне снится.
— Пустите меня в расход, к чертовой матери.
— Давайте поговорим с утра. — Теперь в его голосе не было и следа сонливости. — Вам не нравятся Бимеры. Прекрасно, я и сам от них не в восторге, но я найду того, кто согласится с ними работать. Считайте, что с Бимерами покончено. Довольны?
— Убейте меня окончательно. Я больше не хочу быть бабушкой напрокат.
— Вы даже не представляете, какие проблемы создаете для компании!
— Тогда я сама им позвоню и шепну внукам на ушко пару словечек.
— Это подло и неэтично!
— Повторяю, убейте меня.
На том конце провода повисло молчание.
— Вы не сможете вернуться.
— Вот и прекрасно.
— Ладно, — сдался он, — умерла, так умерла. Завтра я разошлю уведомления. Мир праху.
Я сижу в кабинете. Живехонькая. Размышляю о том, как будут орать на беднягу агента разгневанные родственники, не получившие то количество любви, за которое заплатили. Как соберут детей и сообщат им про бусю, булю, бабулечку и бабушку Хелен. Как будут рыдать мои внуки и внучки. Что поделаешь, такова жизнь: мы рождаемся, живем и, наконец, умираем.
Теперь, когда мой дом принадлежит только мне, я понимаю, что это не я уходила от них, а они оставляли меня. Я и не знала, что боль потери так сладка. Куда лучше, чем знать, что ты — всего лишь подмена.
Я выхожу в коридор и заталкиваю коробки обратно в кабинет. Пройдут годы, дети повзрослеют. Будут ли они думать обо мне? Вспоминать мое лицо? Поймут ли, что я любила их всех и каждого в отдельности? Потому что они мои дети, а все вместе мы — большая, дружная, образцовая семья.
2. ВСПЫХНУТЬ И СГОРЕТЬ
Я считаю шаги, потому что моя жизнь тосклива и беспросветна. Каждый день я тащусь на фабрику, переставляя ноги одну за другой и присваивая каждому шагу порядковый номер. Это успокаивает меня, примиряет с невыносимостью жизни. От квартиры, которую снимаем мы с братом, до фабрики — всего семь тысяч сорок пять шагов. Всякий раз я выбираю новый маршрут, пытаюсь шагать более размашисто или,
