Это был первый зафиксированный в истории случай двойного самопроизвольного возгорания, о чем все, кому не лень, упорно твердили всю следующую неделю. Рассказ об их смерти стал основой часового фильма из серии «Удивительное и необъяснимое», но я не смотрел. Ужасно потерять обоих родителей сразу, еще страшнее, когда ты не можешь объяснить, отчего они умерли. Обычно я отвечаю, что они сгорели в пожаре или погибли при взрыве газа.
Как бы то ни было, родителей не вернуть, и я смирился с потерей. С чем я не в силах смириться, так это с неизвестностью — я устал ждать, когда подобное случится со мной. Устал гадать, является ли самопроизвольное возгорание наследственным, и болезнь ждет своего часа. Возможно, мои шансы — как при синдроме Хантингтона — пятьдесят на пятьдесят, и я узнаю, что меня ждет, когда постарею. Буду спокойно сортировать таблички, внезапно кровь прильет к щекам, и сердце перестанет биться в ожидании взрыва. Ночами я вскакиваю, а потом тихо лежу, прислушиваясь, не раздастся ли шипение или хлопок, как при электрическом разряде. Иногда я забираюсь на пожарную лестницу, и мне чудится, что я взмываю в небо и взрываюсь, словно фейерверк, окрашивая небо всеми цветами радуги.
Я сижу на пожарной лестнице, запивая молоком шоколадные драже, и смотрю, как луна пробивается сквозь тучи. Прикидываю, сколько шагов в переулке за кондитерской. Продолжая считать шаги, слышу, как по лестнице карабкается Джоан. Она приходит сюда вот уже две недели. Ночью Джоан еще красивее: черные волосы почти неразличимы во тьме, и бледное лицо словно парит в воздухе. Мы сидим, свесив ноги вниз, голова Джоан лежит на моем плече. От нее пахнет потом, жженым сахаром и тем особенным десертом, который готовят на огне, вишневым фламбе.
Я рассказываю Джоан о работе, о том, за сколько шагов добираюсь от фабрики до дома. Слушая меня, она выдергивает несколько волосинок и задумчиво посасывает прядку. Странная привычка, и когда я спрашиваю о ней, Джоан накручивает волосы мне на палец и с улыбкой предлагает попробовать. Я подношу прядку к глазам и осторожно кладу в рот. Она сладкая, словно бечевка, покрытая глазурью. Джоан говорит, это из-за работы в кондитерской — сахарная пыль оседает на волосах. Я высасываю сладость и кладу прядку в карман.
Я спрашиваю Джоан, нравится ли ей проводить столько времени в кондитерской. Она работает там с детства, пропуская школу, лишаясь развлечений, к которым обычно неравнодушны девушки. Однако Джоан отвечает, что работа ей нравится, и когда-нибудь она унаследует кондитерскую от матери.
— Это то немногое, что я умею делать. Любая работа накладывает отпечаток.
Я спохватываюсь, что пора ложиться, даже если остаток ночи я снова проведу без сна. Джоан целует меня — быстрый язычок скользит по моим передним зубам — и начинает спускаться вниз. Двадцать четыре ступеньки, и она скрывается в доме. Лицо пылает. Некоторое время после ее ухода я сижу на пожарной лестнице, изо всех сил пытаясь не взорваться.
Чтобы осознать потенциальную значимость буквы Й, нельзя забывать, что, кроме банальных слов вроде йода и йогурта, существуют заковыристые йол и йомен. Работая, я все время думаю об этом, пытаясь внушить себе, что Й — нечто куда более значимое, чем просто одиннадцатая буква алфавита. Оправдать упорство — до фантомных болей в пальцах, мешающих спать по ночам, — с которым я ищу эту букву, успевшую впечататься в подушечки пальцев.
Сегодня я украл табличку с буквой. Й, опять Й, снова мимо — и вот, наконец, пальцы нашли Д. Зажав букву между большим и указательным пальцами, я ощупал ее. Палец следовал за изящным изгибом, как автомобиль ползет по извилистой горной дороге. Я взял ее для Джоан. За Д последуют Ж, О, А и Н, пока я не выложу перед Джоан ее имя. Я осмотрелся — женщина, собирающая Д, откинула волосы, упавшие на глаза, — и быстро сунул табличку в карман.
Многие сборщики крадут таблички. Некоторые со временем набирают столько, что вполне могут позволить себе сыграть в скраббл дома, разлиновав кусок картона.
В конце смены я опускаю руку в карман, а по дороге к приемщику осторожно сую табличку под язык. Табличка все еще там, когда я выхожу на улицу. Она остается там, пока я считаю шаги, думая о Джоан, пряча Джоан во рту.
Ночью, пытаясь не взорваться, прислушиваясь к размеренному дыханию брата, я на разные лады представляю то, что случилось с родителями.
Иногда я вижу это так: возвращаясь после ужина в ресторане, похода в кино и молочного коктейля, они сидят рядом в пустом вагоне метро. Отец грубит матери, понимая, что не должен, но не в силах сдержаться. В ответ мать называет его подонком, мерзавцем, ну, что-то в этом роде. Отец отодвигается от нее, сдерживаясь, чтобы не сказать того, о чем впоследствии пожалеет. Обоих переполняет гнев, обидные слова готовы сорваться с губ. Лицо у отца багровеет, как бывает, когда, разобрав какой-нибудь прибор, он понимает, что не сможет собрать его. Голова болит, в желудке огонь, но отец решает, что это от жирной пищи. Мать, от злости готовую разорвать отца, бросает в жар, но она уверена, что это адреналин. Температура в вагоне повышается, становится трудно дышать. Глаза родителей встречаются, и внезапно они понимают, что совсем не любят друг друга, и меньше всего на свете им хочется выйти из вагона на одной остановке. И тут они взрываются.
Я возвращаюсь домой — семь тысяч девятьсот пятьдесят четыре шага — и вижу Калеба и Джоан, сидящих перед кондитерской. Брат что-то взволнованно говорит Джоан, размахивая руками и раскачиваясь на пятках. Джоан слушает, хмурится, но тут они замечают меня и вскакивают. Калеб хватает меня за руку и тащит внутрь. Джоан следует за нами.
Втроем мы втискиваемся между диванных ручек и пускаем по рукам упаковку разноцветной жвачки.
— Это было в новостях, Леонард, — говорит Калеб. — Смотри.
Он делает звук громче.
Прошлой ночью жительница Кантона, штат Огайо, спонтанно самовоспламенилась. Утром соседи обнаружили горку пепла и неповрежденные конечности рядом с шезлонгом. Потолок сильно обгорел, зато газету на полу пламя даже не подпалило, а шезлонг повредило лишь частично.
Эксперт по паранормальным явлениям наглядно демонстрирует репортерам, как жертва взрывается изнутри. Он зажигает свечу из свиного жира, объясняя, как сгорает после взрыва телесный жир, оставляя пепел мельче, чем из крематория.
Калеб прилип к крошечному экрану.
— Совсем как мама и папа, — говорит он, ни к кому не обращаясь.
Джоан спрашивает меня, о чем это он. Я не могу удовлетворить ее любопытство, по крайней мере сейчас.
Встаю и ухожу, на ходу считая шаги. За спиной звучат шаги Джоан — их я тоже плюсую.
Ночью она лежит рядом, и я рассказываю ей о спонтанных возгораниях. Моя рука скользит по груди и животу Джоан, отмечая разность и одинаковость наших тел. Она мягкая и теплая, мое тело напряжено и зажато.
Джоан гладит мою веснушчатую кожу и замечает, что я дрожу. Тогда она обнимает меня за пояс, прижимается покрепче, и я начинаю говорить.
Самыми частыми жертвами спонтанных возгораний становятся одинокие женщины — семьдесят пять процентов всех известных случаев. Некоторые винят во всем полтергейст, порождающих огонь духов, бродящих по городам в поисках обреченных душ. В маленьком индийском городе Лакнау власти были вынуждены учредить специальный фонд помощи пострадавшим от нашествия «огненных духов».
Я рассказываю Джоан, что, перемещая внутренние органы, люди сами могут вызвать электрический разряд у себя в животе. Этот факт документально подтвержден экспедицией Блэра под названием «Кольцо огня» в Индонезию в начале шестнадцатого века.
Я высказываю предположение, что, возможно, люди взрываются, потому что перемещают свои внутренние органы, не догадываясь об этом. Сидишь себе, ни о чем не подозревая, внезапный сдвиг внутри — и ты взлетаешь на воздух.
Я говорю и говорю, умудряясь ни словом не обмолвиться о том, как боюсь взорваться прямо сейчас,
