Долгое время Куза боялся пошевелиться. Потом ощутил сильную сухость во рту — язык просто не поворачивался. Привычно взяв со стола чашку с водой, он сделал несколько коротких глотков, а затем медленно повернулся к своей коробке. Минуты две он смотрел на нее, задумчиво водя пальцем по крышке, и наконец открыл. Профессор был в замешательстве: то, что он только что узнал, никак не соответствовало его теориям и догадкам. Он вынул из коробки крест и положил его перед собой.
Такая простая и небольшая вещица… Обычный серебряный крестик с чуть закругленными тупыми концами. Даже не распятие. Просто крест. Как символ бесчеловечной жестокости по отношению к человеку.
Всю свою сознательную жизнь Куза считал, что ношение крестов — просто признак дурного вкуса, и уж, конечно, никогда не причислял их владельцев к рангу людей, хорошо разбирающихся в вопросах религии. Так было всегда. Ведь христианство, если вдуматься, — всего лишь младшая ветвь иудаизма, полагал профессор. Но как же все-таки назвал крест сам Моласар?.. «Мерзость»… Нет, здесь их мнения расходились. Гротеск, символ издевательства — да. Но никак не мерзость. Впрочем, это неважно. Главное, что теперь все оказывается совсем по-другому… Все его былые представления о вере и религии расползались и рушились на глазах.
Куза внимательно всматривался в этот маленький нехитрый предмет, а стены комнаты будто бы сблизились и обступили его, плотно сжав своим гранитным кольцом. Кресты во всех видах использовали еще в древности, чтобы отваживать нечистую силу. Кроме крестов, было и множество других вещей, помогавших в борьбе со злом. Особенно у цыган в Восточной Европе, В том числе — иконы, чеснок и различные травы. И поэтому он положил этот крестик в свою коробочку наряду с Другими предметами, не особенно рассчитывая при этом на успех и, разумеется, не отдавая ему никакого предпочтения перед всеми остальными средствами для борьбы с нечистью.
Но оказалось, что Моласар испугался именно креста. Он не смог даже выдержать одного его вида!.. Традиционно считалось, что крест отпугивает вампиров и демонов, потому что представляет собой как бы символ конечной победы божественного добра над силами ада. Но Куза всегда был абсолютно уверен, что если нечистая сила и существует в реальности, то крест отпугивает ее лишь потому, что сам человек убежден в его магическом действии. И все дело тут именно в вере, а никак не в предмете, который человек в это время держит в руках.
И вот оказалось, что это совсем не так.
Моласар — чистое зло. Это надо принять как аксиому. Любая тварь, оставляющая за собой такое количество жертв, чтобы продлить или улучшить собственное существование, несомненно, является представителем темных сил. Когда Куза показал ему крест, Моласар в тот же миг чуть не сгинул от ужаса. Профессор никогда не верил в силу креста, но теперь доказательства представил ему настоящий вампир.
Значит, вся сила заключена именно в самом кресте, а не в том, кто им пользуется.
Руки профессора задрожали. При одной мысли о том, что это может означать, он искренне пожалел, что вообще родился на свет. Ведь это меняло не только его личные представления о религии и всей жизни…
Глава девятнадцатая
Уже две ночи подряд смерть обходит перевал стороной! Поправляя начищенную до блеска пряжку своего ремня, Ворманн с удовольствием отметил, что настроение его повышается с каждой минутой. Не преждевременно ли?.. Хотя сегодня он впервые за десять дней как следует выспался и от этого по крайней мере выглядел теперь значительно лучше.
Однако сам замок не показался ему веселее и жизнерадостнее. В воздухе по-прежнему висело все то же тягостное предчувствие беды, ощущение близости чего-то зловещего. Нет, замок оставался прежним; перемены произошли в самом Ворманне. Ему почему-то стало казаться, что он все-таки уедет отсюда живым. Хотя в последнее время капитан начал уже сильно сомневаться в этом. Но после плотного завтрака и долгого здорового сна многие даже очень сомнительные вещи могут показаться вполне реальными. Например, то, что раз уж и сегодня никого не убили, то есть надежда, что скоро Кэмпфер уберется отсюда вместе со всем своим змеиным выводком.
И даже собственная картина перестала раздражать Ворманна. Правда, загадочная тень на холсте продолжала напоминать силуэт повешенного, но теперь это уже не имело большого значения. И он не смог сдержать улыбки, вспомнив, как расстроился в тот момент, когда майор заметил эту деталь.
Неторопливо спустившись на первый этаж, он чуть не столкнулся там с Кэмпфером, который с таким решительным видом спешил в комнату профессора, что капитану стало немного не по себе.
— Доброе утро, штурмбанфюрер! — улыбнулся он, чувствуя, что сегодня может и улыбаться, и терпеть возле себя этого эсэсовца, понимая, что скоро тот навсегда исчезнет из его жизни. Но все же капитан не удержался и с язвительной усмешкой добавил: — Вижу, у нас с вами все желания совпадают; прямо телепатия! Я ведь тоже иду поблагодарить профессора Кузу за спасение жизни немецких солдат.
— У вас нет никаких доказательств, что он хоть чем-то поспособствовал их безопасности! Мало ли, что он сам заявляет об этом!
Все благодушие Ворманна куда-то разом исчезло.
— И тем не менее я считаю, что прекращение убийств и его приезд сюда можно как-то разумно сопоставить и сделать вполне определенные предварительные выводы. Вы так не думаете?
— Совпадение, и ничего больше!
— А тогда почему же вы здесь?
Кэмпфер на секунду задумался, не зная, как лучше ответить.
— Разумеется, затем, чтобы выяснить, что ему стало известно из книг.
— А-а, понимаю.
Первым к профессору вошел Кэмпфер, капитан — следом за ним. Куза стоял на коленях на расстеленной возле камина шинели. Но он не молился, а пытался самостоятельно забраться в высокое инвалидное кресло. Молча взглянув на вошедших, он продолжил свое занятие с прежним рвением и упорством.
Первым же желанием Вормана было подскочить к несчастному калеке и помочь ему в этом нелегком деле — казалось, мышцы старика настолько слабы, что без посторонней помощи ему никогда не взгромоздиться в свою коляску. Но ведь он не просил их о помощи — ни вслух, ни даже глазами. Очевидно, дело тут было в гордости Кузы, который твердо решил, что не станет просить помощи ни у кого, кроме собственной дочери. «Кстати, — с сожалением подумал Ворманн, — кроме нее, у бедолаги не так уж много того, чем можно было бы всерьез гордиться». Поэтому он и не стал помогать профессору, чтобы чисто по- человечески не обидеть его.
Хотя, приглядевшись получше, капитан понял, что недооценивает возможности старика. Не обращая на вошедших никакого внимания, Куза продолжал отчаянно карабкаться к своей цели, прислонив спинку кресла к камину. Ворманну хорошо было видно, как искажается от боли лицо профессора, пока он всеми силами пытается одолеть подъем, с трудом заставляя сгибаться непослушные суставы. Но вот, наконец, ему это удалось, и, издав мучительный стон, старик опустился на клеенчатую подушку. По лицу его ползли крупные капли пота, он в изнеможении откинулся на высокую спинку кресла и тяжело задышал. И хотя ему удалось пока забраться лишь на самый край сиденья, а чтобы устроиться поудобней, пришлось затратить еще много сил, самая трудная часть пути была уже пройдена.
— Что вам от меня нужно? — спросил он, с трудом переводя дыхание.
От былой степенности профессора теперь уже не осталось и следа — он больше не обращался к ним так вежливо, как поначалу, когда все немцы были для него не иначе, как «господами». Сейчас старик испытывал нечеловеческие муки, и у него не было ни сил, ни желания изображать из себя сверхвежливого
