— Он следил за этим семейством. Изучал тех, в кого метил. Именно их, — возразил Фалькон. — Он наверняка видел, как они ездили смотреть свой новый дом. Он наверняка видел, как представители транспортной компании поднимались в квартиру…
— Завтра утром нужно первым делом побеседовать с
— Завтра
Рамирес въехал на стоянку позади полицейского управления.
— Мотив, — произнес он, вылезая из машины. — Почему вы не верите в виновность стервы?
— Стервы?
— Те парни, с которыми я разговаривал и которые были рады-радехоньки развязаться с Консуэло Хименес, расписали ее как сущую мегеру, но специалист она, по их словам, блестящий.
— И это редкость в Севилье? — спросил Фалькон.
— Это редкость в кругу богатых жен. Как правило, они не любят пачкать ручки и с утра до ночи болтают с каким-нибудь маркизом и маркизой де Никто. Но сеньора Хименес, видимо, делала все.
— Например?
— Мыла салат, крошила овощи, готовила
— Ну и каков ваш вывод?
— Она любила этот бизнес. И считала его
— Похоже, вы у них бывали?
— Лучшее гаспачо в Севилье. Лучший домашний хлеб в Севилье. Лучший окорок, лучшая болтунья, лучшие отбивные котлетки… все лучшее. И к тому же недорого. Ничего эксклюзивного, хотя у них всегда есть стол для тореро и прочих идиотов.
Рамирес открыл плечом заднюю дверь полицейского управления, придержал ее для Фалькона и последовал за ним вверх по лестнице.
— К чему вы клоните? — поинтересовался Фалькон.
— Как, по-вашему, она отреагировала бы, если бы, положим, ее муж решил продать дело? — Ответ- вопрос Рамиреса буквально пригвоздил Фалькона к месту. — Я не упомянул об этом в присутствии Кальдерона, потому что пока могу опираться только на свидетельство уволенных.
— Какое везенье, что именно
— Надеюсь, вы теперь не заставите
— Так эти парни видели, как Рауль Хименес с кем-то вел переговоры?
— Вы когда-нибудь слышали про сеть ресторанов
— Между ним и сеньорой Хименес есть какие-нибудь отношения?
— Не в курсе.
— Это слишком уж замысловато. Замысловато и чудовищно, — проговорил Фалькон, преодолевая последние ступеньки и открывая ногой дверь своего кабинета. — Ну подумайте, инспектор, кого и какими деньгами она могла соблазнить на подобную авантюру — столько времени мотаться за семьей с кинокамерой, а потом пробраться в этакую квартиру и замучить старика до смерти.
— Зависит от того, насколько сильно она этого хотела, — ответил Рамирес. — Уж поверьте мне, у нее рыльце в пушку.
Двое мужчин смотрели из окна кабинета на редеющие ряды машин в опускавшихся на землю сумерках.
— И еще один момент, — продолжил Фалькон. — Что бы убийца ни показывал Раулю Хименесу, тому приходилось тяжко. Он отказывался смотреть, и потому…
Рамирес, чей мозг уже израсходовал свой дневной ресурс, лишь кивнул и вздохнул. Он закурил сигарету, не думая или позабыв о том, что Фалькон терпеть не может, когда дымят в его кабинете.
— Так каково же ваше мнение, старший инспектор?
Фалькон вдруг заметил, что темнота настолько сгустилась, что он видит уже не пустеющую стоянку для автомобилей, а свое отражение в стекле. Собственные глаза, обведенные черными кругами, показались ему пустыми, незрячими, даже пугающими.
— Убийца навязывал ему какой-то зрительный образ, — произнес он.
— Но какой?
— У всех нас есть что-то, чего мы стыдимся, о чем нам неловко или даже больно вспоминать.
Рамирес весь напрягся и словно втянул голову в панцирь — не подступись. Никому не позволялось копаться в том, что у него внутри. Взглянув на его отражение в стекле, Фалькон решил прийти на помощь севильцу.
— Ну, скажем, как в детстве, когда оконфузился перед какой-нибудь девчонкой, или, например, из трусости не заступился за друга, или предал то, во что верил, потому что тебя могли побить. Что-то в этом роде, только перенесенное во взрослую жизнь с взрослыми отношениями.
Рамирес, опустив глаза, уставился на галстук, что означало высшую степень сосредоточенности.
— Вы имеете в виду то, о чем вас предупреждал комиссар Лобо?
Фалькон поразился этой блистательной смене темы. Коррупция — легко удаляемое позорное пятно. Машинная стирка, полоскание и отжим. И все забыто. Это только деньги. Больше ничего.
— Нет, — бросил он.
Рамирес двинулся к двери, сказав, что ему пора. Фалькон кивнул его отражению в стекле.
Внезапно он почувствовал, что выдохся. Тяжелый день навалился ему на плечи. Он закрыл глаза, но его мысли, вместо того чтобы обратиться к обеду, стаканчику вина и сну, продолжали вертеться вокруг вопроса:
Что могло внушить такой ужас?
8
Хавьер Фалькон сидел в кабинете большого особняка восемнадцатого века, унаследованного им от отца. Эта цокольная комната выходила в галерею внутреннего дворика, в центре которого был фонтан, увенчанный бронзовой фигуркой мальчика, стоящего в изящном арабеске с вазой на плече. Когда фонтан бил, вода выливалась из вазы. Фалькон включал его только летом, чтобы журчание воды создавало иллюзию прохлады.
Он был один в доме. Экономка Энкарнасьон, служившая еще у его отца, уходила домой в семь вечера, и это означало, что он никогда ее не видел. Единственным свидетельством ее присутствия бывали редкие записки и ее гадкая привычка перекладывать вещи с места на место. Цветочные горшки кочевали из угла в угол дворика, мелкие предметы мебели исчезали из одних комнат, чтобы снова обнаружиться в других, статуэтки Девы Марии из Росио вдруг появлялись в прежде пустых нишах. Его жена, его бывшая жена тоже обожала перемены.
