разница, Элли, толстая ты или худая?'
Я знаю, что она права, и цепляюсь за это сознание. Может быть, если бы мы с ней были вдвоем в коттедже, мы бы вместе сели за стол, смеялись бы, болтали и ели, и не было бы никаких проблем. Но когда папа требует, чтобы я спустилась обедать, его командирский тон больно задевает меня.
— Немедленно прекрати валять дурака, Элли. Ты должна очистить свою тарелку, слышишь?
Анна чуть не плачет.
— Я приготовила для тебя специальный салатик, Элли, и к нему творожок, совсем никаких калорий. На сладкое возьми мандаринчик. Лишь бы ты хоть что-нибудь съела!
Моголь всеми силами изводит меня.
— Я съем до конца пирожок с индейкой, и пюре, и кукурузу, и потом еще съем до конца мороженое, потому что это вкуснятина, я хочу, чтобы все это было у меня в животике. Я хороший, правда? Не такой, как противная вонючая Элли-Толстелли, она все равно толстая, при всей своей противной диете.
Разве тут можно расслабиться и сказать: 'Ладно, ребята, драмы закончились, я опять нормально ем'?
И вот я не ем (если не считать нескольких кусочков, которые я долго-долго жую и иногда ухитряюсь выплюнуть в носовой платок). Анна плачет, папа кричит, я ухожу к себе в комнату и рисую.
— Спасибо тебе, Элли, за то, что испортила нам всем Рождество, — говорит папа, когда мы едем в машине домой. Он так свирепо сжимает руль, что, кажется, вот-вот оторвет его напрочь.
— Я ничего не сделала. За что вы на меня набросились?
— Послушайте-ка меня, юная леди. Как только приедем домой, я в ту же минуту запишу тебя на прием к врачу, слышала, что я сказал?
— Ты так орешь, что тебя слышно по всему шоссе.
— У меня уже вот где сидят твои остроумные реплики, и твое обиженное лицо, и поджатые губы за обедом, и твое проклятое бессмысленное упрямство. Не знаю, сколько дней ты не питалась нормально. Недель! Ты заболеешь. Терять так быстро вес опасно. Ты уже выглядишь настоящей доходягой: осунувшаяся, бледная, как привидение, словно в последней стадии какой-нибудь неизлечимой болезни.
Неужели я действительно выгляжу осунувшейся? Я заглядываю в зеркальце заднего вида, с надеждой втягивая щеки, но все бесполезно. Я такая же кругленькая, как и всегда, словно ванька-встанька, с младенческими щеками и ямочкой на подбородке.
— Ты, наверное, думаешь, что у тебя одухотворенное лицо с интересной бледностью, — говорит папа, поймав мой взгляд в зеркале. — Так вот, ничего подобного, вид у тебя ужасный. И прыщи пошли от недоедания.
— Спасибо большое, папочка. — Мне тут же начинает мерещиться, будто все лицо покрылось гнойными волдырями.
Мне правда было немножко совестно, потому что я знаю, как много значит для папы поездка за город на Рождество, и он так старался всех порадовать, купил маленький телевизор, возил меня к телефону- автомату, чтобы я могла поболтать с Магдой и Надин, но сейчас он такой противный, что мне становится все равно, пусть себе считает, что я испортила ему Рождество. Очень хорошо! Ненавижу его. Он не может меня заставить идти к доктору. Мое тело, могу с ним делать, что захочу.
Приехали. Я не желаю участвовать в распаковке и прочей скучной суете. Почему я должна помогать папе и Анне, если они меня постоянно пилят, и только? Я убегаю в ванную, снимаю туфли, джинсы, тяжелый браслет и взвешиваюсь. Ого! Я действительно похудела. Конечно, я все еще толстая. Я смотрю на себя сбоку в зеркало, задрав блузку, чтобы как следует разглядеть живот и попу. Ну, может, я стала самую чуточку тоньше, но все равно я необъятная. Но уже не настолько необъятная, как было раньше. Все-таки значительно толще Магды и уж совсем жирдяйка по сравнению с Надин. Но есть улучшение. Интересно, заметят ли Магда и Надин?
Я звоню им. Сначала Магде.
— Давай встретимся, а? Не у меня, у нас дома полный мрак, — шепчу я. — Например, в 'Сода Фаунтэн'.
Нет проблем, я могу взять себе минеральной воды.
— Нет, только не в 'Сода Фаунтэн', — поспешно отвечает Магда. — Пойдем куда-нибудь… в тихое место. Может, наверху у 'Джона Уилтшира'?
— Что?! — 'Джон Уилтшир' — унылый дряхлый универмаг, где встречаются разные бабульки за чашкой чая. — Ты шутишь, Магда?
— Нет. У них роскошные пирожные. Или ты все еще на диете?
— Ну, вроде того, — отвечаю я осторожно. — Ладно, можно и к 'Джону Уилтширу', если хочешь. В четыре? Я позвоню Надин, хорошо?
Голос Надин тоже звучит как-то странно. Как-то очень тихо.
— У тебя все в порядке, Над?
— Нет, — отвечает Надин.
Слышно, как где-то рядом пищит и хихикает Наташа, а мама Надин хлопает в ладоши и кудахчет над нею.
— Семейная жизнь достала?
— Это еще очень мягко сказано, — говорит Надин. — Ах, Элли, подожди, пока услышишь. Я уже больше не могу!
— В чем дело?
— Нет, я сейчас не могу разговаривать, пока рядом сама знаешь кто. Расскажу, когда встретимся, ладно? Только, пожалуйста, не говори: 'Я тебя предупреждала'.
— Обещаю. В четыре, у 'Джона Уилтшира'. Жду не дождусь!
Но когда мы наконец собираемся вместе, глядя на Магду, я забываю про откровения Надин. Мое похудение остается незамеченным. Облик Магды так нас поразил, мы никак не можем опомниться.
В первую минуту я ее даже не узнала. Я вижу, что Надин сидит за одним из крошечных столиков с розовыми скатертями, а рядом с ней — какая-то коротко стриженная девочка, похожая на мышку, в серой кофточке. Потом эта самая девочка слабо улыбается мне. У меня перехватывает дыхание.
— Магда! Что ты с собой сделала?
Надин отчаянно семафорит мне бровями.
— Ты так изменилась, но выглядишь… замечательно, — судорожно вру я.
— Выгляжу омерзительно, и на душе не лучше, — говорит Магда и заливается слезами.
— Ой, Магз, не надо. — Я обнимаю ее.
Смотрю на ее бедненькую, обкорнанную голову. Дело не только в зверской новой стрижке. Цвет! С одиннадцати лет, с нашего первого дня в пятом классе Магда была яркой блондинкой. Я и представить ее не могла как-нибудь по-другому. А сейчас она, видимо, восстановила свой естественный светло-каштановый оттенок. Только у Магды он выглядит неестественно. Как будто она сняла с себя кокетливую соломенную шляпку с цветами и одолжила шапокляк у какой-то старухи.
Надин заказывает нам всем по чайничку 'Эрл Грей' с лепешками. Я так расстроилась из-за Магды, что рассеянно прожевываю лепешку. Только уже облизывая масло с губ, я вдруг осознаю, что только что умяла несколько сотен лишних калорий. Боже мой! Не сбегать ли по-быстрому в туалет? Но в кабинках все слышно, и к тому же я не хочу ничего пропустить из рассказов Магды и Надин.
— Извините, девчонки, что я так расхлюпалась, — говорит Магда, вытирая глаза. На ней нет никакой косметики, и от этого у нее какой-то недоделанный вид, как будто у нее стерли половину лица.
— Прическа у тебя правда вполне… пикантная, когда к ней привыкнешь, — делаю я еще одну попытку.
— Вообще, такой стиль «беспризорник» — это последний писк, — говорит Надин.
— Врете вы все, — говорит Магда. — Вид кошмарный. А раскраска — конец света! Это даже не мышь, скорее, издыхающий хомяк. Я хочу опять покраситься к школе, но как, черт возьми, отрастить их за неделю?
Она в отчаянии дергает жалкую коротенькую прядку.
— Так почему, Магда? — спрашивает Надин. — Краска плохо подействовала, и тебе пришлось все отстричь или что?
