нужна. Такие, как Додд.
Кэй позвонила ей утром из больницы и сказала, что Морин Додд согласилась взять отца к себе. Она заберет его завтра. Эта новость сделала утро счастливым для Кэрол.
— «Джефферсон эйрплейн»? — переспросил Джим, входя в комнату и жуя. В одной руке он держал наполовину съеденное яблоко, в другой — один из дневников Хэнли. Он с самого утра только и занимался тем, что копался в этих дневниках. — Я равнодушен ко многим из их новых композиций. Почему ты спрашиваешь?
— О, просто хотела знать. На распродаже у Корветта «После купания у Бакстера» продается за два тридцать девять.
Джим проглотил кусок и рассмеялся.
— На распродаже? Любимая, мы больше не должны думать о распродажах. Если захотим купить ее, выложим полную сумму в четыре семьдесят девять. У нас будет стерео, и нам больше не понадобятся пластинки моно. Ты что, не поняла? Мы ведь богаты.
Кэрол мгновение обдумывала все это. Они проводили уйму времени здесь, в особняке Хэнли, но все еще спали, если и занимались любовью в своем маленьком доме. Может быть, пора перестать называть эти хоромы особняком Хэнли? По закону, это теперь
— Я не чувствую себя богатой, — призналась она. — А ты?
— Я тоже, но я собираюсь научиться этому, хотя мне страшновато.
— Что ты имеешь в виду? — Неужели Джиму так же страшно, как и ей?
— Богатство. Не хочу, чтобы оно изменило нас.
— Не изменит, — твердо сказала она.
— Я знаю, что оно не изменит тебя. Речь обо мне. Вдруг я перестану писать, потому что деньги сделают мою жизнь слишком хорошей? Вдруг наступит пресыщение, и я размякну?
Кэрол не удержалась от улыбки. Как часто это с ним бывало: он сбрасывал личину упрямого скептика и становился очень уязвимым. В такие минуты она особенно сильно любила его.
— Ты? Размякнешь?
— Может случиться.
— Никогда!
Он улыбнулся ей в ответ.
— Надеюсь, что ты права, но, между прочим, что скажешь, если во время уик-энда мы отправимся на Бродвей?
— Смотреть спектакль?
— Конечно! На лучшие места. Дни, когда мы считали мелочь, позади.
Найро перешла к другой песне.
— Ты слышишь? Она поет про нас. Это мы спрыгнули с поезда бедности. У тебя газета, выбери спектакль, любой, и мы на него пойдем.
Кэрол стала просматривать первую страницу. Она увидела анонсы спектаклей: «Я никогда не пел для отца», «Что же теперь, Доу Джонс?», «Ты хороший человек, Чарли Браун». Ни один из них не вызвал у нее особого интереса. Тут она дошла до анонса на целую полосу с цитатами из восторженных рецензий на последний спектакль Нила Симонса.
— Давай пойдем на «Апартаменты на площади».
— Уже идем. Я позвоню агенту по распространению билетов — пусть раздобудет пару хороших мест. Цена не имеет значения.
Кэрол нерешительно проговорила:
— Как ты полагаешь, мы сможем попасть на дневной спектакль?
— Думаю, что сможем, а почему?
— Знаешь, после прошлого понедельника…
— Конечно, — ответил Джим, успокаивая ее улыбкой. — К тому времени, когда стемнеет, мы уже будем за пределами города. Вернемся сюда и поужинаем у «Мемисона». Как это тебе?
— Замечательно!
В порыве чувств она раскрыла объятия, и Джим упал в них. Ей захотелось близости с ним прямо здесь, в этом старом большом кресле. Она поцеловала его, запустив руку в его густые бакенбарды. Он на секунду оторвался от нее, чтобы положить дневник Хэнли на подлокотник кресла. В этот момент Кэрол заметила внизу обложки какую-то надпись.
— Что это такое? — спросила она, показывая на папку.
Джим снова взял ее.
— Я этого не заметил.
Он поднес папку ближе к глазам. Внизу была напечатана комбинация цифр и букв: ЗЗР-211-47Р- 16I.
— Боже, Кэрол! — воскликнул он, вскакивая. — Это шифр сейфа. И он написан на обложке дневника за 1938 год, непосредственно предшествующего тем, что отсутствуют! Должно быть, это шифр от верхнего сейфа.
Кэрол внезапно охватило дурное предчувствие. Она удержала Джима за руку.
— Давай не станем открывать его.
Джим искренне удивился:
— Но почему?
— Потому что, если Хэнли, твой отец, так засекретил шифр сейфа, возможно, он и должен оставаться запертым. Может быть, там хранится нечто такое, что он хотел скрыть от других, материалы, которые он бы уничтожил, если бы знал о грозящей гибели.
— Что бы ни хранилось в сейфе, это правда. И я должен знать правду о том, кто моя мать или кем она была, и об отношениях с ней моего отца.
— Какая разница? Это не изменит твоего происхождения.
— Мне необходимо мое прошлое, Кэрол. Половина во мне от Хэнли. Теперь мне нужна вторая половина, та, что от матери. Эта Джэззи Кордо, которую он упоминает, может быть моей матерью. Независимо от того, что Беккер раскопает насчет нее, я смогу только гадать, мать она мне или нет. Но у меня верное чувство, что, когда мы откроем сейф, я буду это знать.
Кэрол прижала его к себе.
— Надеюсь, что ты об этом не пожалеешь. Не хочу, чтобы тебе стало больно.
— Я справлюсь с этим. Не знаю, что прячет Хэнли. Возможно, правда неприглядна, но она должна быть извлечена из сейфа. — Он улыбнулся. — Как говорится, «правда сделает тебя свободным». Таково мое отношение к тому, что находится в этом сейфе. А потом, что же там может быть такого уж плохого?
Он встал и протянул ей руку.
— Пошли, откроем его вместе.
Кэрол затошнило еще сильнее, когда она встала и пошла вслед за ним вверх по лестнице.
3
Поиски какой-нибудь информации об убийстве Джэсмин Кордо заняли у Беккера почти полдня. В конце концов, в один голос твердили все полицейские, это случилось почти двадцать лет назад.
Но он держал себя в руках и продолжал мило улыбаться. Особенно рассчитывать на журналистскую карточку не приходилось, учитывая его длинные волосы и все остальное. Длинноволосые любили обзывать полицейских свиньями, а те не очень-то любезно реагировали на это.
Клерк-полицейский отвел его на нижний этаж и, показывая на ряды шкафов с делами, сказал, что если дело об этом старом убийстве вообще сохранилось — а так ли это, никому неизвестно, — он найдет его в одной из этих папок.
Возможно.
