Мы с Дерром на время облегчили ей существование.
Я знал ее «менеджера», а попросту говоря — сводника, который торговал ею. После того как гинекологическое обследование подтвердило, что у нее нет венерических заболеваний, я убедил этого «менеджера» уступить ее нам на два года. При условии, что он будет получать все это время по тысяче долларов в месяц и не станет задавать никаких вопросов. Он очень охотно согласился. (Если двенадцать тысяч долларов в год кажутся щедрой суммой сегодня, представь себе, как велика она была в начале 1941 года.)
Нам оставалось только уговорить Джэззи, как она себя называла. Мы встретились с ней и объяснили, что нам нужно: она должна позволить нам искусственно вызвать у нее беременность и выносить плод до родов. В течение всего этого срока она будет жить у нас в комфорте и холе, но ни при каких условиях не покидать мой городской дом без сопровождения одного их нас — Дерра или меня.
Понятно, что сначала Джэззи не соглашалась. Она привыкла к активной жизни и по понятным причинам не хотела беременности. Профессиональную стриптизерку кормит ее фигура. Естественно, Джэззи стремилась сохранить ее. Она боялась растолстеть, ее страшила мысль о растянутой на животе коже.
Но и оставаться проституткой она тоже не хотела. Таким образом, поскольку депрессия продолжалась, у нее не было выбора. «Девушка должна что-то есть», — любила повторять она. Мы обещали, что она будет хорошо есть, что мы поможем ей ухаживать за своим телом во время беременности и что, если она родит нам, как мы надеемся, ребенка, она получит десять тысяч долларов.
Джэззи согласилась.
Мы отослали лаборантов, заплатив им вперед месячное жалованье, с тем чтобы остаться одним в городском доме.
Мы были готовы начать.
Процедура предстояла достаточно известная нам и сравнительно простая. Дерр и я «оплодотворим» инактивированную яйцеклетку (см. выше) — извлечем диплоидное ядро из одного из моих сперматоцитов первого порядка и введем его в эту яйцеклетку. Когда мы успешно осуществим три последовательных переноса, мы оставим ее на сохранение до того времени, как у Джэззи наступит овуляционная фаза менструального цикла. Тогда мы положим Джэззи на гинекологическое кресло, чтобы она могла принять нужное положение, затем введем тонкую резиновую трубку в шейку матки и вольем в матку раствор, содержащий три «оплодотворенных» яйцеклетки.
Дальнейшее от нас не зависит. Нам оставалось лишь надеяться, что одна из яйцеклеток дойдет до эндометрия — слизистой оболочки матки — и внедрится в него. Теоретически, конечно, существовала угроза, что внедрятся все три яйцеклетки и Джэззи родит тройню. Но мы не очень-то тревожились на этот счет, понимая, что внедрение даже одной яйцеклетки будет большой удачей.
В первый раз мы осеменили ее в середине декабря 1940 года. В день Нового года у нее начались месячные. Мы сделали новую попытку в середине января, но месячные пришли точно в срок в конце месяца. И так продолжалось всю зиму до весны. Каждый месяц мы, затаив дыхание, ждали наступления срока месячных, и каждый раз, к нашему разочарованию, они с болями приходили.
Очередной срок выпадал на конец апреля. Наступило первое мая, а месячных не было. Я перестал верить в Бога в восьмилетнем возрасте, но помню, что в те дни молился про себя. Второе и третье мая — по-прежнему ничего. Однако примерно в полночь третьего мая она сильно нас напугала. Она почувствовала усталость и поэтому рано легла. Внезапно дом содрогнулся от громкого вопля ужаса. Мы побежали к ней и, когда увидели, что она буквально согнулась пополам в постели и держится за живот, испугались худшего — выкидыша. Но физически Джэззи была в порядке. Оказывается, ее напугал какой-то страшный сон. Должно быть, он был действительно ужасен: бедняжка дрожала так, что сотрясалась ее кровать. Потребовалось много времени, пока мы в конце концов успокоили ее и она снова уснула. Четыре дня задержки превратились в неделю, потом в две. Джэззи жаловалась, что у нее затвердели груди и тошнит по утрам. Тест на беременность оказался положительным. Джэззи ни на минуту не покидала дом, и ни один из нас не имел с ней половых контактов.
Мы добились своего!
Какой праздник мы устроили! Шампанское, икра и танцы под радио. Мы веселились все трое, как безумные. Дерр и я отметили это событие не менее торжественно, чем встречу Нового года. Ведь мы знали, что в известном смысле это и был канун новой эпохи для человечества. Мы сделали первый шаг к устранению факторов случайности из процесса репродукции, шаг к возможности для человека сказать свое слово в процессе творения и переделать человечество по нашему плану, по нашему образу и подобию.
Я не хочу сказать, Джим, что мы возомнили себя богами, но что мы подобны им, черт побери, конечно, считали.
Время ползло медленно. От месяца к месяцу Джэззи становилась все капризнее, у нее постоянно менялось настроение, она то и дело впадала в бешеную ярость. Мы заметили изменения в ее психике. Ей не нравилось быть беременной, она ненавидела то, что происходит с ее телом. Она непрестанно грозилась улизнуть из дому и сделать аборт. Поэтому мы не спускали с нее глаз, обхаживали ее и улещали, говорили, чтобы она держалась, что все это только до января, а потом она получит толстую пачку денег и сможет отправиться, куда захочет.
Я помню, как иногда по вечерам, если Джэззи была настроена миролюбиво, она позволяла нам с Дерром встать на колени по обе стороны кровати, где она возлежала, обнажив свой растущий живот, и по очереди слушать феталскопом слабые быстрые удары маленького сердца внутри. (Феталскоп похож на обычный стетоскоп, только чашечка его закреплена на металлической ленте, окружающей голову того, кто выслушивает. Это дает возможность слышать не только с помощью обычных наушников, но и костной проводимости.)
Мы клали руки на шелковую кожу Джэззи, ощущали толчки под ней и смеялись от радостного удивления.
Ей оставалось носить только месяц, когда японцы напали на Пёрл-Харбор. Довольно скоро после этого с нами связался полковник Лофлин. Он сказал, что, поскольку США сейчас официально в состоянии войны со странами «Оси», установлены строгие приоритеты в финансировании исследовательских работ. Он сообщил нам, что если мы хотим видеть проект «Генезис» жизнеспособным (он так радовался этой незатейливой игре слов), то должны представить что-нибудь более существенное, чем лягушки-альбиносы; следует продемонстрировать прогресс на пути создания суперсолдата или показать по крайней мере что- нибудь, работающее на войну.
(Позже я узнал, что почти все отведенные на исследования средства были направлены проекту «Манхэттен», и «Генезису» в любом случае не на что было рассчитывать. Тем и кончилось.)
Не вдаваясь в подробности (за долгие годы я научился никогда не обещать больше, чем мог с уверенностью дать; научился обещать меньше, а потом выдавать что-нибудь сногсшибательное!), я сказал ему, что завершается большой эксперимент и что мы получим результаты в ближайшие шесть-семь недель. Он ответил, что это выходит за рамки установленных сроков, но что он может не закрывать проект, если мы управимся до середины января, но не позже.
Это нас вполне устраивало: Джэззи должна была родить в самом начале года.
Ты не можешь себе представить наше волнение, напряжение, вызванное ожиданием, когда стало приближаться время родов. Мы были уверены в успехе. Даже если ребенок родится мертвым, но совершенно белым и мальчиком, мы сочтем наш эксперимент полностью успешным. А чего другого можно было ожидать, кроме полного успеха? Мы своими руками имплантировали измененную диплоидную яйцеклетку, Джэззи не имела возможности забеременеть иным путем, жизнеспособный плод в ее матке может быть только моим клоном, и все же…
И все же нас одолевали сомнения. Никто прежде не делал такого эксперимента и даже не пытался его делать. Ум отказывался понять, что мы можем оказаться первопроходцами. Мы смотрели в лицо бессмертию. Наши имена станут всемирно известны; они будут упомянуты во всех будущих учебниках — ведь то, что мы сейчас делаем, определит дальнейший ход истории.
Что-нибудь должно пойти не так.
По натуре ни один из нас не был пессимистом, но нам казалось, что все идет слишком гладко, и мы все время ожидали катастрофы. Именно ожидание убивало меня. Дерр по крайней мере был занят консультациями в отделении родовспоможения на Пятой авеню. Я же оставался дома в одиночестве и
