большими баксами и вернет ему кое-какие деньжата, потраченные на нее за все эти годы.
— Заткнись!
Это была правда. Абсолютная правда. Она понимала это тогда, она все время это знала, но никогда не осмеливалась взглянуть правде в лицо. Эта правда ранила ее так, что она похоронила ее глубоко в темной бездне. А теперь Раф ее выкопал и тычет ей в нос. Зачем?
Раф улыбался.
— И папочка вдруг встал навытяжку перед своим чудным маленьким талончиком на академический кусок мяса!
— Черт тебя побери!
Она замахнулась кулаком. Он не шелохнулся, не попытался перехватить руку и отвести удар. Она почувствовала, как костяшки пальцев ударились о его грудь, и увидела, как он поморщился.
— Да он просто скот! — заявил Раф.
Она снова ударила его. Сильней. Он снова стерпел.
— Он выкачал из тебя уважение к самой себе, как пьяница, высасывающий из бутылки пиво! И что же ты сделала? Попалась в колледже на крючок к такому же точно скоту. Славный старина Брайан! Он предлагал, ты соглашалась. Он разрешил тебе содержать его во время учебы в медицинской школе, а потом натянул тебе нос с первой хорошенькой сестричкой, которая подарила ему улыбку!
Теперь Лизл почти ослепла от ярости. Зачем он это делает? Она поднялась на колени и принялась бить, царапать, душить его. Она не могла с собой справиться. Она ненавидела его.
— Будь ты проклят!
Но Раф не останавливался.
— Они все ругали тебя! А знаешь почему? Потому что — Высшая. А ничтожества, которые растили и воспитывали тебя, ненавидят Высших. Хуже того — ты женщина. Женщина, которая смеет быть умной! Которая смеет мыслить! Как ты смеешь мыслить? Ты не смеешь быть лучше их! Если ты не мужчина. И даже тогда ты не смеешь быть намного лучше их!
Лизл все била, царапала, душила. Раф вздрагивал при каждом ударе, но сносил все.
— Давай, — сказал он, сбавив тон, — выплескивай, я твоя мать. Я — твой отец. Я — твой бывший муж. Вымести на мне все это дерьмо. Выливай все!
Гнев Лизл вдруг рассеялся, словно дым на ветру. Она продолжала колотить Рафа, но удары становились все реже, утрачивали прежнюю силу. Она начала всхлипывать.
— Как можешь ты говорить такие вещи?
— Это правда.
Лизл задохнулась, увидев царапины, рубцы и синяки на его груди.
«Это я сделала?»
— О, Раф! Прости меня! Тебе больно?
Он опустил взгляд ниже и улыбнулся.
— Нет, как видишь.
Лизл проследила за его взглядом и охнула от удивления. Он вновь возбудился. Очень сильно. Она позволила ему взвалить на себя ее тело. Он осушал поцелуями ее слезы, она оседлала его, потом его плоть без труда вошла в нее. Она вздыхала, взбудораженные чувства слабели и расплывались в смутном наслаждении от того, что он так глубоко сливается с ней. Лизл не могла бы с уверенностью сказать, но ей показалось, что плоть его стала больше и крепче, чем когда-либо раньше.
— По-моему, мы хорошо поработали, — заметил Раф, когда Лизл одевалась.
Лизл трясущимися руками натягивала колготки. Она никогда не испытывала ничего подобного этому второму за нынешний день взрыву любовной страсти. Бесчисленные маленькие вспышки наслаждения привели к заключительному взрыву такой силы, что он превратился почти в катаклизм. Она все еще чувствовала слабость.
— Не знаю, как на твой взгляд, а по-моему, поработали просто замечательно.
Раф разразился смехом.
— Да я не о сексе! О злобе!
— А кто злится?
— Ты!
Лизл посмотрела на него.
— Раф, я никогда в жизни не была счастливее и довольнее.
— Может быть. — Он сел позади нее на постели и обнял. — Но, заглянув в самую глубь души, куда ты, кроме самой себя, никого не пускаешь, опять придешь к выводу, что на самом деле этого не заслуживаешь, и начнешь убеждать себя, что так дальше продолжаться не может. Я прав?
Лизл сглотнула. Прав. Абсолютно прав. Но она не собирается признаваться ему в этом.
— Лизл, ты уже говоришь себе это, да?
Она кивнула.
— И не хочешь так думать. — Это был не вопрос.
На глазах ее выступили слезы.
— Не хочу.
— Это злит тебя, да?
— Я ненавижу эти мысли.
— Хорошо, — сказал Раф. — Вот к чему мы пришли. Ты «ненавидишь». Вот в чем дело, Лизл, — в злобе. Она мучает тебя. Она кипит в тебе.
— Это не так.
— Нет, так. Ты очень надежно запрятала ее под своей безмятежной оболочкой и даже сама не знаешь, что она там кипит. А я знаю.
— Да неужели? — Всезнайство психолога-аспиранта начинало ее раздражать. — Откуда?
— Из недавнего опыта, — пояснил он, — полученного часа полтора назад.
Она взглянула на его грудь. Повреждения, которые она нанесла, — царапины, рубцы, синяки, — почти полностью исчезли. Лизл провела пальцами по гладкой коже.
— Как…
— Я быстро исцеляюсь, — небрежно ответил он, натягивая футболку.
— Но я тебя ранила! — Она подавила рыдание. — Господи Иисусе! Прости меня!
— Все в порядке. Ничего страшного. Забудь об этом.
— Как можно об этом забыть?
Она испугалась самой себя.
Возможно, Раф прав. Теперь, подумав, она обвиняет родителей, умудрившихся опорочить все, что ее интересовало, и лишить уважения к себе. А Брайан — Бог свидетель, у нее хватит причин ненавидеть своего бывшего мужа.
— Клянусь, это никогда не повторится.
— Поверь, для меня это совершенно не имеет значения. Собственно говоря, я даже хотел, чтобы ты выместила на мне долю своей злобы. Это полезно для нас обоих. Это еще больше нас сблизит.
— Но зачем… зачем тебе все это нужно?
— Затем, что я люблю тебя.
Она почувствовала, как зашлось сердце. Он впервые сказал это. Она обняла его и притянула к себе.
— Правда?
— Конечно. Разве не видишь?
— Не знаю, что и сказать. Я совсем сбита с толку.
— Давай договоримся. Нам надо найти способ очистить тебя от всей этой злобы.
— Но как?
— Пока не знаю. Впрочем, кое-какие соображения есть. Можешь на это рассчитывать.
