– Будет шторм? – спросила Ада.
– Наверное. Ветер куда сильнее, чем утром. Прислушайся.
Звенели стекла, и я слышал глухой рев прибоя на песчаном пляже.
После завтрака Ада сказала:
– Может, пойдем погулять?
– Подожди, сначала я расплачусь за завтрак.
Я позвал хозяйку. Она подошла и объяснила:
– Нет, платить не нужно. Стоимость завтрака войдет в общий счет. Заплатите, когда будете уезжать.
Она улыбнулась и ушла.
Мы вышли из зала, и тут я вспомнил: хозяйка отеля была похожа на ту, из Мобила. У этой был только более благородный вид. А может, они мне только показались похожими, эти две стареющие женщины.
Вслед за Адой я вышел в серый сумрак дня. Дул холодный ветер, затянутое облаками, тусклое небо нависало над головой, а гребни свинцовых волн были покрыты белой пеной. Порывы ветра клонили пальмы чуть ли не до бурого песка, остроконечные темно-зеленые листья трепетали на мрачном фоне надвигающейся бури.
– Пойдем к морю.
Она взяла меня за руку. Мы пошли мимо пальм к узкой полосе коричневого песка, на который набегали серо-белые волны.
– Постоим минутку, – сказала Ада.
– Тебе не холодно?
– Ничего.
Мы стояли рядом. Пока она следила, как, вздымаясь, набегали и с грохотом обрушивались на песок горбатые волны, я любовался четкими линиями ее покрытого загаром лица, золотом растрепанных ветром волос и решительным взглядом темно-серых глаз.
– Здесь, возле этой воды, я почти понимаю, что я такое, – не оборачиваясь, сказала она.
– Что же именно?
– Почти, сказала я. Не совсем. Но тебе, пожалуй, лучше оставаться в неведении. Тебе, наверное, не следует до конца понимать, чего я хочу. Могу только сказать, что глубоко внутри, куда ты никогда, никогда не сможешь проникнуть, живет та же стихия, которая в любую минуту способна сорваться с цепи.
Я ничего не сказал, но ощутил сильный порыв холодного ветра и порыв ее любви, которая тоже была холодной, потому что я ее боялся.
Наконец она обернулась.
– А кто ты, Стив? Чего ты хочешь?
– Чего я хочу? Ничего.
Я боялся и одновременно хотел ее любви. Она была так близко. Мне нужно было лишь перестать сопротивляться.
– И никогда не хотел?
– О нет, когда-то я хотел очень многого. Но это было давным-давно.
– Чего? Скажи мне.
– Все очень просто. Хотел стать великим. Не великим полководцем, не великим государственным деятелем или еще кем-нибудь. А просто великим. Обладать величием, держать его в руках, как держат драгоценный камень или бутылку. Мне было безразлично, в каком виде я его обрету, лишь бы владеть им.
Впервые я признался в этом во всеуслышание.
– И ты что, не знал, как этого добиться?
– Я только думал, что знал, – засмеялся я, и она сжала мой локоть. Я могу вот-вот сдаться, подумал я и заговорил быстро-быстро: – Я считал, что обрету величие в театре. Знаешь, – добавил я, смеясь, – по правде говоря, я немало потрудился на этом поприще, но по-настоящему не предпринял никаких шагов. Я так никогда и не сделал ни единого хода, а делать ходы нужно даже тогда, когда ты еще не решил окончательно, какой вариант будешь разыгрывать. Если хочешь преуспеть, нельзя бояться неудач.
– А что ты намерен предпринять сейчас?
– Ничего. Все позади. Повторяю, ничего. Абстрактное Ничего с заглавной буквы. Поэтому я и стал телерепортером.
– Разве это так уж плохо?
– Совсем не плохо. Это как раз то, что мне сейчас требуется.
Теперь я был уверен, что не сдамся, не приму ее предложения. Вполне возможно, оно мне не под силу. Мое сопротивление оказалось успешным. Я торжествовал и в то же время испытывал чувство утраты.
– Бедный Стив!
– Нечего меня жалеть, – рассердился я. Ей явно было жаль меня.
