голос и смотрел на ее лицо. Такое выражение я видел и прежде, на других лицах: на лице с усиками на фоне свастики в кинохронике, на гладко выбритом лице под треуголкой на картинах, изображающих баталии, и на лице длинноносой лысоголовой скульптуры, изваянной из белого мрамора два тысячелетия назад.
Это было – как бы получше сказать – выражение собственной полноценности. Как будто тому, на чьем лице оно покоилось, было предсказано, что его подъем будет безостановочным, что ничто не помешает ему достичь верховной власти, стать первым в мире и что нынешний момент – это лишь начальный шаг триумфального марша. Когда-то и я не сомневался в себе, но было это давным-давно, и уже ничего не осталось в памяти.
Ада же испытывала такое ощущение сейчас. И, посмотрев на нее, я понял, что оно не пришло к ней здесь на митинге и не исчезнет никогда. Теперь мне стало понятно то благоговение, которое испытывали члены 'Лиги молодежи штата Луизиана'. Мы все верили, что ей уготована необыкновенная судьба. И я понял, как нелепо выглядело бы, если бы она предпочла меня даже за много лет до этого.
Она говорила, а они выкрикивали лозунги и трясли своими плакатами. Я больше не видел глупых лозунгов, я видел только молодые хищные лица и огонь, который она зажгла в их сердцах. Они были целиком в ее власти.
В эту минуту я вдруг ни с того ни с сего подумал, что вот теперь она в полной безопасности, что никто никогда не узнает о Мэри Эллис из Мобила и о ста долларах за ночь (семьдесят пять, если вам повезет).
Она попросила меня встретиться с нею попозже. И как верный друг и бывший любовник, я ответил согласием.
В моем 'бьюике' мы переехали через реку, остановились, я достал сверток с сандвичами и две бутылки с виски и содовой. Она жадно ела и пила. Я видел и слышал, как она глотает.
– Ничто так не возбуждает аппетит, как общение с простым народом, а?
Мои слова прозвучали как насмешка. Я вовсе этого не хотел.
У нее был полный рот. Она взглянула на меня, проглотила и сказала отчетливо:
– Ничто. И сравнивать не приходится. Там были сплошные сопли-вопли.
– Пожалуй, да.
– Знаешь...
Она замолчала, и это слово так и осталось висеть в воздухе. Я помнил, что сам определил условия моих с ней отношений. Если я не участвовал более полно в ее жизни, то это моя собственная вина. Я мог изменить условия в любую минуту. То есть я мог немного увеличить свои весьма ограниченные права. Нет, не буду.
Незачем превращаться в полное ничтожество.
– Извини, – сказал я.
Она улыбнулась и положила руку мне на плечо.
– Чепуха. Не терзайся угрызениями совести.
Я ощутил тепло ее голоса и улыбки и подумал, что стоит лишь ласково протянуть руку, как она тотчас прильнет ко мне. Я почувствовал, как мышцы мои отвердели, а рука чуть приподнялась с сиденья, но в ту же секунду упала обратно.
– Ты и вправду держалась отлично, – сказал я веселым, бодрым, лишенным каких-либо эмоций голосом друга, который занимает позицию наблюдателя.
Она, разумеется, заметила и мое движение, и то, что я убрал руку. Лицо ее стало хмурым, и она ответила таким же веселым, бодрым, лишенным каких-либо эмоций тоном:
– Благодарю. Все, кажется, прошло превосходно. Уж очень отзывчивая аудитория.
– Да, они реагировали на каждое твое слово.
Она улыбнулась уже совсем по-иному и с гордостью подтвердила:
– Реагировали отлично.
– И что же дальше? – Теперь я был в безопасности.
– А ты не знаешь?
– Станешь губернатором? После очередных выборов?
– На следующих выборах, – кивнула она.
Ее уверенность была забавной.
– Считаешь, что это в твоих силах?
– Если бы не считала, не стала бы тратить время. Или точнее, если бы Сильвестр не считал, он не стал бы тратить время.
– Чего он добивается?
– Разве ты не помнишь его слова? – Ее голос был тусклым. – На пленке? Он хочет за свой вклад получить двойную прибыль. Сначала на Томми, потом на мне. По его мнению, женщина – сейчас самая подходящая кандидатура. – Она помолчала. – Он все продумал. Мне остается только заучить свою роль. – Она старалась говорить беспечно, но это ей плохо удавалось.
– Вот, значит, как обстоят дела?
– Вроде этого. Но не совсем, как в случае с Томми. Он по крайней мере позволяет мне, – в ее голосе снова зазвучала насмешка, – спорить с ним. Если бы ты слышал, как мы спорим!
