ее не имело ничего общего с дневной Адой.
– Ты очень добр ко мне, слишком добр, – дотрагиваясь до моей щеки почти застенчивым жестом, однажды сказала она. – Таким добрым быть нельзя.
Я почувствовал, как краснею, и ответил чуть ли не грубо:
– С чего это ты взяла? За что ты меня благодаришь?
– Я тебе тоже нравлюсь, правда?
– Конечно.
Она прошептала мне на ухо что-то неразборчивое и прислонилась щекой к моему лицу. Я неуклюже погладил ее по плечу. Пять лет назад мне было бы совсем нетрудно влюбиться в нее. Пять лет назад я просто не мог бы не влюбиться в нее. Пожалуй, я и сейчас по-своему любил ее. Ведь это бывает по- разному. Но пять лет назад это было бы по-другому.
Я, конечно, понимал, почему она испытывает ко мне какие-то чувства. Я был, по ее словам, вторым в ее жизни человеком, который делал ей добро, не требуя ничего взамен. Более того, я дал ей самой возможность быть великодушной, а этим она располагала впервые. Это была роскошь, которой она никогда не могла позволить себе прежде. Тот негодяй-циник, что, глядя на нее со стороны, сидел во мне, шептал: именно эта роскошь и вскружила ей голову.
Когда мы оставались вдвоем, ее лицо совершенно преображалось. С него словно спадала маска самодовольства и наигранной веселости, очертания губ смягчались, а взгляд становился застенчивым, благодарным и – порой мне казалось – зовущим.
Да, пять лет назад я бы не устоял. Пять лет назад.
Однажды она спросила:
– Ты ведь не способен на подлость, да?
– Не говори глупостей. Каждому из нас довелось, и не раз, совершать поступки, которых стыдишься.
– Но ты никогда не совершаешь их намеренно. Это было утверждение, не вопрос.
– Пожалуй, нет.
– И если ты узнавал о таких поступках, тебе становилось стыдно.
– Хочешь наградить меня медалью за порядочность?
– Нет, – тихо рассмеялась она. – Лучше я награжу тебя чем-нибудь другим.
А вскоре произошло еще одно событие.
Мы с Адой и Хармоном спустились в бар отеля, на двенадцатом этаже которого размещалась наша студия. Это был тихий, уютный бар, посещаемый клиентами двух совершенно несовместимых категорий: туристами, которые жили тут, в отеле, и служащими расположенных в нем учреждений. В три часа дня мы оказались единственными посетителями из нетуристов. Мы сидели в углу за столиком, и Хармон говорил Аде:
– Вы были восхитительны, дорогая, просто восхитительны, от начала до конца.
Она только что прошла первую неофициальную пробу, читала перед камерой рецензии на кинофильмы. Мы следили за ней по монитору.
– Благодарю вас, сэр, – чарующе улыбнулась Ада.
– Просто восхитительны, – продолжал ворковать Хармон. – Помяните мое слово, в один прекрасный день вы будете королевой новоорлеанского телевидения.
– Королевой?! – взволнованно воскликнула Ада.
Она старательно подыгрывала ему не столько словами, сколько выражением лица.
– Да, я это предсказываю. – Он поднял свой стакан. – Я уверен. Ваше мнение, Стив?
– Я тоже уверен, – ответил я. – Я тоже это предсказываю.
Ада бросила на меня взгляд, значение которого я не сумел разгадать в синей полутьме бара.
– Нужно только набраться терпения и подождать, – многозначительно сказал Хармон, – подождать, чтобы все шло как по маслу.
Я посмотрел на него, на его рыхлое лицо с тяжелой челюстью, на глаза, устремленные на нее из-за толстых стекол роговых очков, вслушивался в его вкрадчиво-льстивые речи, которые он, очевидно, считал средством овладеть Адой. Он хотел ее, готов был вступить в сделку, и ему нужно было, чтобы она это поняла. Меня затрясло от злости, и тут же я рассердился на самого себя за эту злость. Какое мне дело, если она и клюнет на его предложение?
Он оторвал от нее взгляд, подозвал официанта и сделал новый заказ. Он был доволен тем, понимал я, что ему удалось высказать свое предложение и его не отвергли. Этот негодяй и раньше делал подобные намеки. Но чего я-то так разобиделся?
Умышленно меняя тему разговора, он сказал:
– Слышали анекдот о черных кальсонах?
Я хотел было ответить: 'Слышал еще сто лет назад', но промолчал, и он принялся рассказывать. Ада звонко расхохоталась над заключительной фразой: 'Quel sentiment exquis!' [1] Он рассказал еще три анекдота, и она опять смеялась.
Затем, чуть нахмурившись, Хармон посмотрел на часы и сказал:
– Что же, пора домой, к ужину и жене. Счастливо оставаться. Вы и вправду были восхитительны, моя
