но даже такое пение помогало заглушить бубнящий внутри ужас. Переползая через груды мусора, он хриплым шепотом продолжал петь:
Океан. Он охотно утонул бы в чудесной прохладной воде — открыл бы рот и глотал ее, глотал...
Он тупо, как пьяный, поднял глаза, заметив какую-то перемену. Ему стоило такого труда одолеть очередной завал, что дверную ручку он увидел, только уткнувшись в нее носом.
Дверная ручка.
Это видение ослепило его, как Савла на дороге в Дамаск. Ручка — это дверь. Он добрался до конца коридора.
Тео отвалил в сторону большой кусок потолка, кинув его на кучу прочего мусора. Теперь ручка стала видна целиком, пыльная, как древний артефакт, и он обхватил ее пальцами. «Лишь бы только дверь открывалась внутрь! Сделай так, Боже, чтобы она открывалась внутрь. Если я потяну, и она откроется, значит... что же это значит? — Он заставил мысль стоять на месте, опасаясь, как бы она совсем не ушла. — Правильно. Это значит, что за ней будет выход — возможно, лестничная клетка. Но если она открывается наружу, то за ней просто какой-нибудь офис».
Не в силах больше думать об этом, он потянул дверь. Она не открылась.
Сидя на полу, совершенно убитый, он плакал смешанными с пылью слезами. Потом толкнул дверь. Она и на этот раз не поддалась, но в нем зародилась надежда.
Может, это все-таки выход, просто дверь заклинило.
Он уперся ногами, взялся за ручку обеими руками и дернул. Снова ничего не вышло, но он как будто ощутил, что дверь дрогнула, словно готовилась уступить. Самообман. Иллюзия умирающего, вот что это такое. Однако он снова ухватился за ручку и уперся ногой в косяк. Он тянул изо всех сил, чуть не крича от напряжения, — и дверь распахнулась, хрустнув, как сломанная кость, а в голове грянул хор ангелов, перекрывший весь прочий шум.
Пыли, дыма и мусора на лестнице было не меньше, чем наверху, но Тео видел, что сможет спуститься. Сотни, а то и тысячи золотых жучков уже кишели на ней — они выходили из лопнувших труб, строились в неровные колонны и струились через препятствия, гонимые непонятным Тео инстинктом. Их тупое упорство напомнило ему самого себя, и он засмеялся бы, не будь глотка и легкие забиты чем-то похожим на паленую шерсть.
«До земли всего пара этажей, — сказал он себе. — Наше дело еще не потеряно».
Он слез до середины первого пролета, и тут наверху словно бомба грохнула, швырнув его на пол. Пыль поднялась клубами, уши заложило от перепада давления, и в них заныл пронзительный, вызывающий тошноту звук. Тео втянул воздух сквозь свою респираторную повязку, ожидая, что его сейчас расплющит в лепешку, но смерть, занесшая костлявый кулак над его головой, опять его пощадила. Он кое-как поднялся и снова полез вниз.
«Какая нелегкая меня сюда занесла? Я ведь певец, черт меня подери, даже не гитарист...»
Звон в голове наконец затих, и его место снова заняли голоса, бесплотные, как у хоббани, но далеко не столь разумные, — они бормотали и даже пели, создавая настоящую какофонию. Может, ему что-то упало на голову и он получил мозговую травму? Или это магия дома Нарцисса прорвалась и заливает его?
После четырех пролетов, каждый из которых показался ему с милю длиной, он снова очутился перед дверью, и до него дошло, что за ней слышатся настоящие, реальные голоса, до ужаса громкие и грубые. Тео открыл дверь, и его чуть не сшибли с ног три пыльные фигуры в серых полицейских доспехах. Плащи делали их такими громадными, что он в первый момент принял их за огров.
Один сразу сгреб его за руку так, что Тео, потрясенный тем, что есть еще живые на свете, кроме него, не сдержал крика. Из-под капюшона смотрели очки, многогранные, как глаза насекомого. Над плечом констебля парила маленькая фигурка со светящимся шариком в руке, в прозрачном шлеме и скафандре — ни дать ни взять игрушечный инопланетянин. Летунец-спасатель, должно быть. Сородич Кочерыжки.
— Есть там еще кто живой наверху? — прокричал констебль.
— Не знаю. — Рубашка на лице глушила слова, и Тео повторил еще раз, погромче. «Кочерыжка, — стукнуло вдруг ему в голову. — Господи, где же она?»
— Ладно, выходите. — Полицейский бесцеремонно выдернул его за порог. — Прямо по коридору, а потом в вестибюль.
Констебли протиснулись мимо Тео и стали подниматься по лестнице.
Тео, пошатываясь от облегчения, поплелся по коридору. Он будет жить! Мусор здесь отгребли к стенам, расчистив проход. Скоро он выйдет на свежий воздух. Подальше от дыма, пыли, призрачных жалобных голосов, от всего этого ужаса. Выйдет и побежит — все равно куда, лишь бы дышать полной грудью, лишь бы свалиться и уснуть...
Коридор разделился надвое, но Тео увидел стрелку с надписью «Вестибюль» — на неудобочитаемом, но почему-то понятном ему языке эльфов. Стрелка указывала ему путь к жизни и свободе, как рука ангела-хранителя. Надпись в другом коридоре, тоже со стрелкой, гласила: «Башня Нарцисса».
Тео остановился, не поняв поначалу зачем. Где была Кочерыжка в момент этой страшной катастрофы? Хотелось бы верить, что на улице. Она улетела куда-то за пределы подворья — именно так она передала ему еще до конференц-центра. При этом она далеко не глупа: увидев в небе жуткую крылатую тень, она моментально бы смылась отсюда к чертовой матери. Как пить дать.
Он уже двинулся к вестибюлю, когда его поразила еще одна мысль. Если она и засекла Пижму, то в офис, где сидел Тео она за ним не последовала. Что, если она поднялась выше, в зал заседаний?
Он застыл в месте пересечения коридоров. Если это так — она мертва, и тут уже ничего не поделаешь. Если она осталась на улице, то могла выжить, но этого он опять- таки не узнает, пока сам не выйдет наружу. Где еще она может быть?
В сотах, вот где. Думать об этом не хотелось, но и не думать он тоже не мог. В сотах под башней Нарцисса. Он не знал, что случилось с главной башней, но вряд ли Чемерица оставил стоять этот гордый символ вражеской мощи. Вдруг Кочерыжка вернулась в соты? Вдруг она нуждается в помощи?
Нет. Даже думать об этом глупо. Снова лезть в разрушенное здание за той, кого там, возможно, вовсе нет, а если и есть, то найти ее почти невозможно? Все правильно — но Тео, даже с гудящей головой и вымотанный до предела, не мог забыть, как она, словно отважная колибри, бросилась на ходячего мертвеца, вооруженная одним только штопором. Бросилась, спасая его, Тео, никчемную жизнь. И еще он помнил, как в поезде она пряталась у него под рубашкой, дожидаясь прихода констеблей и страшного слизня-щельника. Чем она была ему обязана, оставаясь с ним до конца? Ничем. Чем обязан ей он? Всем.
«Иди в вестибюль, идиот, — твердила разумная часть его мозга. — Она скорее всего на улице, а если нет, то что ты сделаешь?»
«Мелкая душонка», — тяжело упало в ответ разумному голосу. Таким он и чувствовал себя — мелким, пустым внутри, как пластмассовая статуэтка. Бессердечный. Бесхарактерный.
Лучше уж быть мелким, чем мертвым.
«А что у меня есть еще? За что я так цепляюсь? Я не человек даже,
