«Возможно, таково предсказание оракула», — подумала она с горечью и болью.
Она уходила от золотых пчел, и это ее пугало. Страшно менять девичий приют Улья на тюрьму обители Уединения, где жили одни женщины. Несмотря на оказанную ей честь избрания, нельзя сказать, что перемены ведут к лучшему.
Видно было, что главная жрица Раган гордится ею, но все же прощание вышло прохладным.
— Для нас это большая честь, — сказала Раган, целуя Киннитан в обе щеки, прежде чем вернуться в свои покои.
А вот Криссу искренне огорчало расставание с Киннитан, хотя лицо старшей послушницы светилось от гордости.
— Еще никто не переходил из Улья в обитель Уединения, — говорила она, и глаза ее сияли религиозным экстазом, так же как при разговоре со священными пчелами.
Девушка подумала: может быть, Крисса, считавшая это избрание прекрасным, мечтала сама оказаться на ее месте? Киннитан с радостью согласилась бы на такое.
— Тебе действительно нужно уходить? — Дани плакала. Она и радовалась, и волновалась не меньше Криссы. — Почему тебе нельзя жить с нами, пока все не свершится?
— Не говори глупостей, Даньяза, — прервала ее старшая послушница. — Женщина, назначенная в жены автарку, не может жить в Улье. А вдруг кто-то… а вдруг она… — Крисса нахмурилась. — Нельзя, и все тут. Он — воплощение бога на земле!
Когда старшая послушница ушла, Киннитан начала собирать свои вещи и складывать их в мешок: костяную резную расческу, подаренную ей матерью в день призвания к священным пчелам, бусы из полированного камня — от братьев, крошечное металлическое зеркальце — от сестры, нарядное платье, что она не надевала со дня посвящения в сестры Улья. Она размышляла над вопросами Дани, но так и не нашла что ответить подруге. Киннитан не имела понятия, что ее ждет впереди, почему заметили и избрали именно ее. Но одно она знала наверняка: отныне она больше не была человеком, по крайней мере для сестер Улья. Она стала историей.
«Теперь я — та девушка, которую заметил и выбрал автарк. Они будут говорить обо мне всю ночь. Будут гадать, не произойдет ли нечто подобное еще раз — может быть, с кем-то из них. Для них это замечательная романтическая история, как старая сказка про Дасмета и девушку без тени».
— Не забывайте меня, — неожиданно для себя самой попросила Киннитан.
Дани изумленно взглянула на нее.
— Забыть тебя? Кин-я, это же невозможно!…
— Нет, я не о том. Не забывайте настоящую Киннитан. Не сочиняйте про меня глупых историй. — Она взглянула на подружку, умолкшую от изумления. — Я очень боюсь, Дани.
— Выходить замуж совсем не страшно, — сказала подруга. — Старшая сестра говорила мне… — Она вдруг испуганно замолчала. — Интересно, боги делают это так же, как люди?
Киннитан покачала головой: Дани не сможет понять ее.
— Как ты думаешь, тебе позволят зайти ко мне в гости?
— Что? Ты хочешь сказать… в обитель Уединения?
— Ну конечно. Туда не пускают только мужчин. Прошу тебя, обещай, что придешь.
— Кин-я… Да! Я приду, как только сестры позволят!
Киннитан обняла Дани. В дверь комнаты послушниц заглянула госпожа Крисса и напомнила, что солдаты за воротами храма уже заждались.
— Не забывайте меня, — шепнула Киннитан на ухо подруге, — не превращайте меня в какую-нибудь… принцессу.
Растерявшаяся Дани лишь кивнула ей на прощание. Киннитан взяла мешок с пожитками и последовала за старшей послушницей.
— И еще одно, — сказала Крисса. — Мать Мадри хочет кое-что сказать тебе на прощание.
— Сама… прорицательница? Мне?
Мадри не могла видеть Киннитан: со дня первого своего появления в Улье девушка ни разу не оказывалась рядом с прорицательницей даже случайно. Неужели и эта величественная женщина жаждет выразить свою благосклонность избраннице автарка? Впрочем, Киннитан полагала, что это общая обязанность.
«Он сказал, что я не уродлива, и это самые хорошие его слова обо мне, — думала она. — Маловато, чтобы считаться милостью, не так ли?»
Они прошли сквозь самую темную часть Улья. В воздухе раздавалось сонное жужжание пчел. Звук проникал через вентиляционные шахты в стенах и был слышен в любом уголке храма. Впрочем, если пчелы и заметили уход одной из младших послушниц, это их не взволновало.
В комнате пахло лавандовой водой и сандаловым маслом. Мать Мадри сидела на стуле с высокой спинкой. Ее лицо было выжидательно устремлено в сторону двери, зрачки слепых глаз беспорядочно двигались, словно прорицательница пыталась осмотреться. Она протянула к Киннитан руки. Девушка колебалась: слишком уж пальцы прорицательницы походили на когти.
— Это ты, дитя? Та девушка? — спросила Мадри. Киннитан оглянулась, но Криссы в комнате уже не было. — Да, это я, мать Мадри, — отозвалась она. — Возьми мои руки.
— Вы очень добры ко мне…
— Тихо! — сказала та.
В ее голосе не было злости — так предупреждают неразумное дитя, что тянется к открытому огню. Холодные ладони прорицательницы сжали пальцы Киннитан.
— Мы еще ни разу не отправляли никого в обитель Уединения, но Раган говорила мне, что ты необычная девушка. — Мадри покачала головой. — Знаешь ли ты, что все это когда-то было нашим? Суригали была главой Улья, а Нушаш — ее робким супругом.
Киннитан не имела понятия, о чем говорит мать Мадри, да и день у нее выдался длинным и беспокойным. Она лишь молча стояла перед старой женщиной, а та сжимала ее пальцы. И вдруг замерла, как бы прислушиваясь. Лицо ее обратилось вверх точно так же, как повернул лицо автарк, решая судьбу несчастного, позволившего себе кашлять в его присутствии. Руки прорицательницы делались все теплее и наконец стали совсем горячими. Киннитан с трудом подавила желание вырваться из этих цепких пальцев. Испещренное морщинами лицо вдруг обмякло, беззубый рот широко открылся, словно в испуге.
— Именно такого я и боялась, — сказала Мадри, выпуская руку Киннитан. — Все очень плохо. Очень плохо.
— Что? О чем вы говорите?
Неужели прорицательница увидела ее судьбу? Будущий муж убьет ее? Он уже избавился от множества предыдущих жен!
— Перед бурей летает птица. — Мадри говорила так тихо, что Киннитан с трудом разбирала слова. — Ей больно, и она с трудом машет крыльями, но это единственная надежда. Надежда остается, когда пробуждается спящий. Старая кровь еще сильна. Надежды совсем мало… — Некоторое время она раскачивалась на стуле, потом замерла, повернув лицо к Киннитан. Если бы она могла видеть, взгляд ее был бы пристальным. — Прости, я устала. Мы почти ничего не можем поделать,
