цвета индиго.
— Если бы у меня была женщина, она бы нашла более важные дела, чем плести корзины.
Насколько позволяла узкая тропинка, Лия подальше отступила от него. Она чувствовала в этом человеке что-то дикое и чужое, что-то такое, чего не могла понять, хотя легко читала в глубине глаз большинства мужчин. Она попыталась было прочесть, но легче увидеть темную сторону Луны, чем сердце этого человека.
— Дети, скажи им, это от Лии, — начала она снова. — Скажи им, Лия говорит, пусть сейчас же идут домой. Бабушка нуждается в них. — И про себя Лия добавила: и корзинка для рукоделия нуждается в них.
Лия не нанималась к мужчине, который не может платить ей жалованья. Она договаривалась с самим мистером Урией и задолго до того, как ясным мартовским утром 25-го года он отправился на своем корабле через пролив Окрэкок. Она осталась ради мизус и детей, но, если они больше не могут ей платить, Лии придется уйти.
С тех пор как Лия попала в этот мир, она узнала, что белый мужчина больше всего на свете ценит две вещи: свои деньги и свою бледную, как рыбий живот, кожу. Лия не стала бы торговать своей красивой иссиня-черной кожей, предложи ей хоть все золото, лежащее на дне моря. Но она очень быстро поняла: чтобы жить в мире белого мужчины, человеку надо иметь больше, чем откупная бумага, которую он дал. Человеку надо иметь монеты белого мужчины. Женщина мало на что может рассчитывать в любом мужском мире, а черная женщина и того меньше.
Хотя золото, серебро и даже медь уважают все.
Лия когда-то была собственностью старого больного мужчины, чей жестокий сын обращался с ней немного лучше, чем с собственной женой. Не так хорошо, как он обращался со своими собаками.
Никогда больше она не будет принадлежать какому-нибудь мужчине и страдать. Лучше умереть.
Нет такого мужчины, который смог бы завладеть ею. Она дала себе такое обещание в день, когда старый хозяин, умирая, вызвал ее в свою комнату и дал ей вольную, бумагу, освобождающую от рабства. Сын попробовал было остановить отца, но даже при смерти у старика хватило силы на двоих. Лия не стала медлить, чтобы услышать предсмертный хрип хозяина. Она выскользнула из дома и добралась до реки раньше, чем сын послал людей, чтобы уничтожить бесценную бумагу, а ее в цепях привести назад.
Мужчина по имени Крау заговорил снова, и его голос вызывал щекотное покалывание в спине.
— Эта девушка, Хэскелл…
— Ее имя не Хэскелл! Ее зовут Прюденс. Что-то дрогнуло в глубине глаз Крау, а по лицу скользнула гримаса. У Лии возникло странное чувство, что он знал это и раньше.
Лия глубоко вздохнула, а его взгляд моментально упал на то место, где завязанная узлом косынка стягивала лиф.
— Говори, что ты пришел сказать, и иди своим путем. Компания придет сегодня вечером. Старуха заставит меня сделать праздничный ужин из одной маленькой «лягушки» и пригоршни рвотного чая.
Осанна действительно послала ее на пристань за рыбой и китайским чаем. Этот жеманный щеголь Деларуш опять будет крутить носом за столом честных людей. К счастью, Лия умела применить свою магию к тому, что плавает в море. Вымоченная сначала в кислом молоке, приготовленная ею рыба будет годиться и для короля. А рвотный чай после ее колдовства покажется нежнее, чем тот, что привозят из какой-то жаркой страны на другом конце света. Ее чай слишком хорош для такого дьявола, как Деларуш.
С высоко поднятой головой она повернулась и продолжила свой путь. Лия думала о том, что очень скоро ей будут нужны все заклинания, которым когда-то научил ее старый Махаду, чтобы уберечь их от голода. А кто ей вовсе не нужен, так это носатый чужеземец, который лезет в ее дела и смеется над ней из-за того, что она остается с белой женщиной, которая больше ей не платит. Это ее собственная забота, которая его не касается!
Они почти дошли до пристани, где рыбаки с ближних островов выгружали улов. Лия смотрела прямо вперед, делая вид, что человек по имени Крау не вышагивает рядом с ней, помахивая лучшей корзиной, которую она сплела из гибких прутьев. Лия шла прямая как палка, скрестив оставшиеся без груза руки на груди.
— Эта Прюденс, она так разозлила капитана, что он не знает: или улизнуть, или срезать приманку, — лениво бормотал Крау, будто говорил сам с собой. — Он думает, что она мужчина, с ее курткой, туго застегнутой на все пуговицы, и с гульфиком плоским, как камбала. Он думает…
— Шшш, мужчина! Не говори мне такие алые слова! Мизус хорошенько ее выпорет ивовым прутом, если она вернется с бэби в животе!
На этот раз ошибки быть не могло: улыбка раздвинула широкое лицо Крау. Он не издал ни звука, а Лия смотрела на него и говорила себе, что он не самый красивый парень из тех, кого она видала, потому что у него слишком тонкие губы и слишком длинные волосы и пахнет от него китовым жиром и дымом, а не чистым, честным потом.
— Ах, женщина, этого человека не обдуришь. Ты можешь быть свободной, но белый народ опутает тебя самым худшим способом, какой только знает.
— Никакой белый народ не наложит снова свою руку на Лию. Я свободная и уйду с острова, если захочу. И пусть никто об этом не забывает.
Они уже шли почти по причалу, и мужчины, работавшие там, оборачивались и провожали их взглядом. Скорее Крау, чем Лию. На острове Портсмут не было негров. Лию знали все, и всем она давала решительный отпор. Люди, приходившие на пристань, относились к ней с ворчливым уважением. Они ценили независимость черной женщины. Потому что независимость — то качество, которое нужно каждому, кто надеялся выжить на этих мрачных штормовых берегах.
— Глянь, черт возьми, какое диво — на проклятый остров налетели черные птицы, — обратился один из работавших к своему напарнику. Тот кивнул и, оценив ширину плеч Крау, отвернулся и принялся снова размечать доски. Крау на пристани видели и раньше. И все знали, что он член одной из китобойных команд, которые работают в этих водах. Метис вызывал некоторый интерес. Небольшая кучка людей, которая выбрала остров Портсмут для того, чтобы сделать его своим домом, подозрительно относилась к любому чужаку.
— А теперь мне нужна моя корзина. — Лия устремила глаза куда-то вдаль, выше левого плеча Крау, и начала нетерпеливо притопывать маленькой, обутой в туфлю ногой по песку.
— Она нужна тебе пустая или наполненная рыбой?
— Пустая!
— Тогда я сначала ее наполню, чтобы увидеть снова, как вспыхнут дьявольским огнем твои глаза. — С этими словами Крау повернулся и направился к рыбаку, выгружавшему свою сеть на причал.
Перекинувшись с ним парой слов, Крау напряженной походкой зашагал к следующему. Лия наблюдала за его попытками, видела, как он переходил от одного рыбака к другому, и, к собственному неудовольствию, ее всякий раз передергивало, когда ему давали от ворот поворот. Она могла бы пойти с ним, ведь все рыбаки знали, что она работает у мизус. Они часто бросали ей в корзинку лишнюю рыбу, потому что, несмотря на слухи о спрятанном богатстве, жалели мизус, как пожалели бы любую женщину, оставшуюся без кормильца, с двумя озорниками на руках.
Наконец Крау вернулся к началу ряда. На этот раз он говорил дольше и глубже залез в карман. Рыбак протянул ему две рыбины, но Крау покачал головой и показал на две другие. Весь ряд мужчин, выгружавших сети, громко засмеялся, а потом Крау отошел от них с корзиной, но в ней были не «лягушки», а форель. Прекрасная крупная форель, за которую он заплатил в три раза дороже, чем она обычно стоила.
Лия приняла рыбу без малейшей благодарности, ведь она не просила этого мужчину брать у нее корзину и выполнять ее работу. Она бы приняла и «лягушек» и заставила бы мизус думать, что это хорошая рыба. А что подумает Деларуш, ей было наплевать, потому что он злой. Когда он пришел в дом первый раз, она посмотрела ему прямо в глаза, и в ней родилось «знание». Она увидела в них страшную жадность и коварство, и что-то темное, тлевшее в глубине, будто куча угля. Что-то такое, что в один прекрасный день принесет в этот дом несчастье и боль.
Но не ей. Лия знала, что ее лично это не коснется. Коснется ли мизус, Лия не могла сказать. В своем «знании» она не видела ее, но чувствовала ее боль. Самая большая опасность от француза грозила детям,
