Не обращая внимания на Прю, Энни продолжала возиться со своим лучшим платьем, поправляя ярко-голубой шелк, чтобы он гладко лежал на алой нижней юбке.
Прю всегда раздражала привычка лучшей подруги намекнуть на что-то, а потом пойти на попятную. Но сегодня день ее свадьбы. Прю не хотела злиться.
— Но ведь ты видела его, помнишь? По крайней мере ты сказала мне, что видела. Ты сказала, что он самый красивый мужчина из всех, каких ты встречала в жизни.
Энни поправила грудь, чтобы она попышней выпирала из окаймленного оборками выреза платья.
— Ну да… он красивый, я имею в виду, если ты не против этого ужасного шрама на щеке. — Прю ощетинилась, но Энни как ни в чем не бывало продолжала: — Но даже со шрамом он, по-моему, выглядит лучше, чем любой мужчина в округе, конечно кроме Прайда… но Прайд твой брат…
— Энни, я знаю, что Прайд мой брат! Почему ты считаешь, что я пострадавшая сторона?
Энни вдруг нашла на одной стороне подбородка маленький изъян, который требовал немедленного внимания, и принялась, сощурившись, разглядывать его в зеркале.
Прю ждала, постукивая носком маленькой шелковой туфли цвета слоновой кости. Уперев руки в бедра, она нетерпеливо фыркнула.
— Энни! Проклятие. Скажи, что ты знаешь об этом!
Энни пожала плечами, сделав так, что ее сияющие золотистые локоны затанцевали вокруг ушей.
— Я ничего не знаю, Прюди. Честно. И ничего не имела в виду… Только ты же знаешь, как люди болтливы…
Нога Прю отбивала вечернюю зорю на звонком сосновом полу.
— И? — настаивала она. — Люди болтливы? И что же они болтают?
— У тебя есть капелька рисовой муки, чтобы я могла запудрить это место на подбородке? Разве ты не злишься, если какая-нибудь дрянь выскакивает на лице как раз в такое время, когда тебе хочется выглядеть хорошенькой?
Резко повернувшись, Прю схватила муслиновый мешочек и всунула его в руку Энни так, что в воздух взлетело пышное белое облако.
— Если ты не объяснишь, в чем дело, то у тебя появится не один красный прыщик, который придется замазывать! Кто говорит, что говорит и почему из этого следует, что я пострадавшая сторона?
— Прюди! Ты еще не готова? Весь передний двор забит людьми, и дальше до самого конца тропинки толпа. И Гедеон уже протер дырку на ковре в гостиной!
— Мы уже идем! — крикнула Прю брату и, повернувшись к Энни, которая, выставив к зеркалу подбородок, ловким движением прикладывала к прыщику затычку от мешка с рисовой мукой, пригрозила: — Выкладывай, что болтают люди, не то я проговорюсь, что ты подкладываешь шарики из хлопка под груди, чтобы они выглядывали из платья.
Энни, словно защищаясь, прикрыла грудь, выпирающую из рискованного декольте ее платья.
— Я имела в виду только одно. Каждый знает, почему Гедеон женится на тебе. Честно, Прюди. И больше ничего.
— О, и откуда же каждый может это знать? — Глаза Прю опасно сощурились. — Гедеон не такой человек, чтобы говорить о себе. Даже со мной. И вышло так, что я знаю его гораздо лучше, чем ты.
— А тебя не беспокоит, что он никогда по-настоящему не сможет любить другую женщину, потому что он безумно любил свою первую жену и маленького сына? Говорят, он чуть с ума не сошел, когда они умерли. — Если Энни и заметила, как вдруг побледнела Прю, то виду не подала. — Думаю, ты знаешь, как бесился Прайд, когда вы вдвоем вернулись. Ведь тогда он впервые узнал, что весь остров Портсмут говорит о том, будто ты убежала с китобоем, а Прайду пришлось гнаться за тобой, чтобы заставить тебя вернуться. А ты наотрез отказалась. В этом все уверены. Твой брат грозился убить этого китобоя за то, что он погубил тебя. И только по этой причине китобой сейчас здесь. Потому что он хочет сделать из тебя честную женщину.
Прю словно окаменела и не могла выговорить ни слова. А Энни, ранив подругу, осмелела. Оглядев запудренный подбородок, она продолжала:
— И еще говорят… впрочем, это тебе, наверное, известно и без меня. Будто ты убила француза потому, что он заподозрил, что ты носишь ребенка от своего китобоя, и… у-у-у! Прюди, что с тобой?
— Хватит! Не обязательно передавать все злые слухи! Это ложь! До последнего слова ложь!
— Ну, это не моя вина, Прюденс Эндрос, если тебе не нравится услышанное. Ты заставила меня сказать то, о чем говорит вся деревня.
— Какое мне дело до бредней, распускаемых кучкой отвратительных старых сплетников? — взглянула Прю на краснощекую блондинку. — Они ничего не знают о Гедеоне. И очень мало знают обо мне, хотя думают, будто знают все!
— Прюди! Энни! Черт возьми! Спускайтесь немедленно! Считаю до трех и посылаю за вами Лию! — крикнул им снизу Прайд.
Бросив через плечо недовольный взгляд, Энни повернулась и кинулась к лестнице, но резко затормозила, чтобы спуститься более плавным шагом, и протянула белую мягкую руку Прайду, чтобы он поддерживал ее. Что он и сделал, другой рукой поправляя высокий галстук, которым снабдил его Гедеон и который Прайд повязал на собственную лучшую рубашку под сюртук.
Стараясь скрыть смущение и неуверенность, Прю приподняла до лодыжек юбку и пошла навстречу жениху.
Жениху, которому, если можно верить Энни, не впервой жениться. Жениху, который брал ее в жены не потому, что любил, а потому, что погубил ее репутацию, украв и продержав три месяца пленницей.
— У тебя замерзли руки, — несколько минут спустя прошептал ей Гедеон. Они стояли на парадном крыльце, и Прю смотрела на толпу людей, собравшихся здесь, чтобы стать гостями на ее свадьбе.
По местным понятиям — огромная толпа, подумала она, разглядывая их. Явились все до единого. Сети остались невытащенными, лихтеры незагруженными, обед неприготовленным. Прю знала, что сегодня суббота, но без церкви и без священника только считанные семьи отличали этот день от других дней недели.
Они пришли, чтобы посплетничать? Или пришли увидеть, как неправильное становится правильным?
Ее так и подмывало сделать шаг вперед и раз и навсегда все прояснить, сказав им, что не по своей воле убежала она с человеком, за которого выходит замуж. Что она не носит ребенка ни от Гедеона, ни от другого мужчины. Что она выходит замуж по такой любви, о какой большинство из них даже и не помышляет. И что, совершенно определенно, она ни одного человека не убила!
— Ты готова, дорогая?
При звуке низкого голоса Гедеона Прю сделала глубокий вдох и улыбнулась ему, не выдав и капли того смятения, которое мучило ее.
— Я готова, — твердо ответила она.
Они шагнули вперед и теперь стояли на самом краю крыльца, и солнце золотило головы обоих. Кружевная наколка невесты на Прю сидела чуть криво, потому что она схватила и пришпилила ее к голове в самую последнюю минуту перед тем, как спуститься вниз. Коротая вуаль, спускавшаяся с наколки, скрывала бледность, но ничто не могло скрыть дрожи рук, когда Гедеон сжал их в своих ладонях.
Гул ожидания пролетел над толпой. Даже дети, гонявшиеся за козой, запутавшейся в своей привязи, замолчали и повернулись к крыльцу, чтобы ничего не упустить.
И затем громко и ясно загудел голос Гедеона, и у Прю по всему телу забегали мурашки.
