готовы объединиться перед лицом любой неприятности, и победить любой ценой. Весьма вероятно, семейный совет решил бы, что бедолага Гарет, без толку ошивающийся во флоте и не способный помогать родне в осуществлении ее честолюбивых притязаний, является самой подходящей кандидатурой для жертвоприношения.
От дальнейших мрачных размышлений его отвлекло появление знакомого лица — ПэДжи Н'гени, одетый во все белое, медленно шествовал с необычно торжественным выражением на блеклом лице. Он шагал среди прочих Н'гени, сопровождающих гроб с представителем их клана, пожилым человеком с седыми усами, одетым в костюм отставного гражданского служащего. Странно, что у клана Н'гени нашелся кто-то, кем они пожертвовали охотнее, чем ПэДжи.
Переговоры ПэДжи с Семпронией в саду при дворце Шелли увенчались успехом — явно большим, чем речная прогулка Мартинеса, — и теперь с ПэДжи надо было обращаться как с будущим зятем. Не знай Мартинес, что вся эта затея была сущим блефом, он был бы глубоко оскорблен, а так испытывал к ПэДжи почти приятельские чувства. Чего нельзя было сказать о Семпронии, которая недвусмысленно старалась не подпускать жениха к себе. Что думал сам ПэДжи о помолвке с девушкой, явно избегающей его общества, Мартинес еще не знал.
Следом за гражданскими служащими нес своих мертвых флот. Командующий флотом Эндерби, сделавшийся непривычно миролюбивым, как-то сразу усох и выглядел очень печально. Мартинес почувствовал острый укол жалости.
Что бы ему последовать моему совету, подумал Мартинес.
За гробом шла дочь Эндерби, неплохо смотрящаяся в траурном одеянии государственной служащей. Она держала за руку свою дочку, девочку девяти или десяти лет.
Скандально известной жены — точнее, уже вдовы — нигде не было видно.
— Отряд — вперед! — провозгласил старший капитан, стоящий справа от Мартинеса, и Мартинес шагнул вперед вместе с прочими членами семьи Эндерби и его служащими. Небольшой отряд, состоящий из тех, кто по долгу службы стал вторым семейством Эндерби, сделал разворот через левое плечо и влился в процессию позади дочери и внучки покойного.
Рядом в процессию вливались другие отряды. Мартинес заметил мелькнувшего в толпе кадета Фути. Видимо, его семейство тоже пожертвовало одним из своих членов ради вящей славы клана, но даже скорбь по этому поводу не смогла ничего сделать с непокорным чубом кадета.
Двигаться было приятно, даже таким неспешным шагом. Шагать в похоронной колонне полагалось торжественно, на каждом шаге задерживая ногу в воздухе. Высокие лакированные сапоги выглядели очень романтично, но на деле были изрядно тяжелыми, и не так-то просто было удерживать их на весу. Да и остальные детали костюма тоже не были рассчитаны на то, чтобы облегчать жизнь тому, кто его носит: когда процессия достигла просвета между дворцами, стоящими по краям дороги, ветер ударил в его высокую шляпу и хлестнул по лицу взметнувшимся плащом идущего перед ним плакальщика.
Вздрогнув, он торопливо принялся приводить себя в порядок, заработав недовольный взгляд стоящего справа капитана.
Процессия медленно двигалась вперед. Ножны кривого меча при каждом шаге били по ноге. Вдоль дороги для поддержания порядка выстроились ряды кадетов, и Мартинес невольно искал глазами среди них светлую прическу и зеленые глаза кадета Сулы. Не найдя ее, он решил вообще о ней не думать.
Он порядком разозлился на нее, когда она убежала, оставив его одного, как дурака, в прогулочной лодке. Его настроение не улучшилось при виде ужина на двоих, оставленного Алиханом, когда он вернулся к себе домой. Ужин он без церемоний засунул в холодильник и отправился спать.
Утром злость прошла, осталось только легкое раздражение, и тут ему пришло письмо от Сулы. Оно было написано разборчивым, стандартным почерком и послано без видеосопровождения. Может быть, она не хотела, чтобы он глядел на нее, пусть даже на экране.
«Во всем виновата я, — писала она. — Раз я никому не могу составить компанию, постараюсь провести остаток отпуска подальше от столицы, готовясь к экзаменам».
Через несколько часов он успокоился настолько, чтобы написать ей ответ — похоже, что манера писать от руки оказалась заразной, — в котором сообщал, что будет счастлив поговорить с ней, как только она этого захочет.
Но, видимо, она не слишком жаждала общения, поскольку после этого от нее не было ни слуху ни духу. Он решил утешиться с Амандой Таен: с ней было так легко…
Он так и не увидел Сулы, пока продолжалось шествие, но в этом как раз ничего странного не было. Все кадеты, все офицеры, прапорщики и старшины и даже рекруты были задействованы в этом мероприятии, и только малая часть их присутствовала в верхнем городе. Задействованы оказались даже служащие легиона, все полицейские независимо от чина и даже немногочисленные работники поисковой службы. Все общественные места нужно было взять под охрану, к тому же выделить по вооруженному отряду на каждый подъемник, ведущий на кольцо. Все были готовы к… К чему угодно.
Мартинес начал осознавать, что, по правде говоря, никто не знает, что будет после смерти последнего представителя той власти, которая правила столь жестоко и беспрекословно последние десять тысяч лет. Все ожидали отчаяния и паники. Предсказывались массовые самоубийства, восстания и мятежи. Господин командующий Эндерби и другие старшие офицеры немало потрудились, передислоцируя флот так, чтобы боевые корабли можно было перебросить в любую точку империи, где они могут понадобиться.
Сам Мартинес полагал, что ничего особенного не должно произойти. Да, будут психопаты, которые попытаются покончить с собой, в большинстве своем безуспешно; и наверное, кто-то выйдет из-под контроля, полагая, что после смерти последнего шаа жизнь должна превратиться в сказку. Подобные типы, безусловно, существовали, но сталкиваться с ними Мартинесу не приходилось.
Большинство замерло в ожидании, не представляя, чего ждать от смерти Предвосхищения Победы.
Он вспомнил, как стоял в фойе штаба, разглядывая карту имперской системы межпространственных тоннелей, и размышлял о том, что от шаа никуда не деться.
Может быть, подумал он, ему все же удалось это сделать. И ему, и всем остальным. Может быть, груз истории, лежащий на плечах всех членов империи, сделается теперь немного полегче.
Эта мысль так захватила его, что он почти не заметил, как долгое, неторопливое шествие приблизилось наконец к вечному пристанищу, длинному прямоугольному мавзолею, облицованному белоснежным мрамором, где тела великих господ сжигали и упокоивали в вечности. Мавзолей ступенчато поднимался ввысь, а над входом возвышалась огромная двухстворчатая арка. Катафалк неспешно подкатился по пандусу к входным воротам, въехал внутрь через арку, а сопровождающие стали выстраиваться рядами на ступенях мавзолея.
Тело Эндерби вплыло под арку, и группа, в которой находился Мартинес, последовала за дочерью командующего на свое место на ступенях. Справа от Мартинеса раскинулся нижний город, а над ним нависло осеннее небо, закрытое низко плывущими облаками. Становилось холодно. Процессия двигалась так медленно, что согреться на ходу не удалось.
Наконец тяжелые стальные двери закрылись за последним покойником. Наступила длительная пауза. Провожающие стояли ровными рядами, а их плащи и куртки трепетали на холодном ветру. А потом в воздухе возник резкий звук, как будто ветер, устав бесцельно трепать одежду собравшихся, устремился в узкий тоннель, и вслед за этим над крышей мавзолея вспыхнуло пламя, горячим белым столбом поднявшееся к зеленому небу.
Раздался громкий вздох — все собравшиеся одновременно перевели дыхание. Эра шаа закончилась.
Столб пламени сник, развеяв по ветру расщепленное на отдельные атомы тело Предвосхищения Победы. Прозвучало несколько отрывистых команд, и похоронную процессию распустили. Мартинес в числе многих прочих подошел к дочери Эндерби, чтобы, согласно принятым правилам, выразить ей свое восхищение поступком того, кто решил сам уйти вслед за великим господином, но почувствовал, что его поздравления звучат как-то слишком траурно, и поспешил отправиться обратно в верхний город.
Он прошел мимо дворца Шелли, где его сестры вместе с ПэДжи Н'гени сейчас, по его сведениям, проводили прием в честь его брата Роланда, появившегося в городе за три дня до похорон. Это не было вечеринкой, поскольку вечеринка в день смерти последнего из шаа была бы плохим тоном. Это было скорее
