— Во имя Искупителя, женщина, — зарычал Ролстен. — Зачем ты их запугиваешь? Ты же видела, как этот рыцарь управляется с мечом. Им нечего бояться.
Саймон гордо выпрямился. Мириамель улыбнулась, но взгляд на потемневшее лицо Гуллейн заставил улыбку погаснуть. Может быть, она права?
Может быть, они могут встретить и других огненных танцоров? Может, завтра лучше сойти с дороги и ехать по более безопасным местам?
В ответ на ее невысказанные мысли Ролстен остановился и махнул рукой в сторону тропинки, отходящей от Старой Лесной дороги и поднимающейся вверх по склону.
— Мы устроились там, наверху, — сказал он. — Не годится быть слишком близко к дороге, где дым может привлечь к нам гостей менее желанных, чем вы двое.
Они последовали за Ролстеном и Гуллейн вверх по узкой тропе. Несколько поворотов — и старая дорога исчезла внизу, под покрывалом верхушек деревьев. Это был долгий и крутой подъем между могучими деревьями, и темные плащи их провожатых было все труднее различить в сгущающихся сумерках. Когда Мириамель подумала, что луну они увидят раньше, чем дом, Ролстен остановился и приподнял толстую ветку сосны, преградившую им путь.
— Это здесь, — сказал он.
Мириамель провела свою лошадь вслед за Саймоном и оказалась на широкой поляне. В центре ее стоял бревенчатый дом, простой, но на удивление большой. Из дыры в крыше поднимался дымок. Мириамель была поражена. Она повернулась к Гуллейн, внезапно охваченная дурными предчувствиями.
— Кто еще здесь живет?
Женщина ничего не ответила.
Принцесса заметила движение на пороге дома. Через мгновение на черной утоптанной земле перед дверью возник низенький с короткой шеей человек, одетый в белую рясу.
— Вот мы и снова встретились, — сказал Мифавару. — Наша беседа в таверне, к несчастью, быстро прервалась.
Мириамель услышала, как чертыхнулся Саймон, выхватывая из ножен меч, увидела, что он дергает поводья ее лошади, пытаясь развернуть ее.
— Не надо, — сказал Мифавару.
Он свистнул, и еще полдюжины белых фигур возникли из темноты по краям поляны. В сумерках они казались призраками, рожденными старыми деревьями. Некоторые натянули луки.
— Ролстен, ты и твоя женщина, отодвиньтесь. — Голос лысого человека звучал почти любезно. — Вы выполнили то, за чем были посланы.
— Будь ты проклят, Мифавару, — крикнула Гуллейн. — В день Взвешивания ты сожрешь свои кишки вместо колбасы!
Мифавару раскатисто рассмеялся.
— Вот как? Отойди, женщина, пока я не приказал пустить в тебя стрелу.
Муж уже тащил ее прочь, но Гуллейн, с глазами полными слез, повернулась к Мириамели:
— Простите нас, моя леди! Они снова поймали нас. Они нас доконали!
Сердце Мириамели было холодным как камень.
— Чего ты от нас хочешь, трус? — спросил Саймон.
Мифавару снова хрипло засмеялся.
— Мы ничего от тебя не хотим, юный господин. Хочет только Король Бурь. А чего он хочет, мы узнаем нынче же ночью, когда отдадим вас ему. — Он махнул остальным белым фигурам. — Свяжите их. У нас еще много дел до полуночи.
Когда первый из подошедших огненных танцоров схватил его за руки, юноша повернулся к Мириамели, и лицо его было исполнено ярости и отчаяния. Она знала, что он хотел бы сражаться и заставить их убить себя, но боялся из-за нее.
Мириамель ничем не могла помочь ему. У нее внутри не осталось ничего, кроме сдавившего горло ужаса.
7. ИСПОВЕДЬ
Это было бесполезно. Ее песня не могла заглушить звуков странного причитания, которое, казалось, предвещало столько несчастий.
Песня тянулась, и Мегвин пристально смотрела в огонь. Ее губы так потрескались от холода, что было больно петь. Уши горели, голова болела.
Сначала казалось, что все идет как надо. Она была послушной дочерью богам — не было ничего удивительного в том, что после смерти она вознеслась на небеса, чтобы жить среди них — не как равная, конечно, но как преданная дочь, любимая служанка. И во время их странного путешествия все было именно таким, каким она и ждала: боги сверкали дивными глазами, их одежда и оружие переливались всеми цветами радуги. Земля богов даже превзошла ее ожидания: она была очень похожа на ее родной Эрнистир, но прекраснее, чище, ярче. Небо здесь казалось выше и синее, чем вообще может быть небо, снег белее, а трава такая зеленая, что больно становилось глазам. Даже граф Эолер, который тоже умер и пришел в эту прекрасную вечность, каким-то образом стал здесь более открытым и близким; без страха и смущения она сказала ему, что всегда любила его. Эолер, как и она избавленный от тяжкого бремени смертных, выслушал ее с глубоким участием — и сам был подобен богу.
Но потом все переменилось.
Мегвин думала, что когда она и другие живые эрнистирийцы привлекали богов на свою сторону, они тем самым решили исход дела. Однако сами боги тоже участвовали в войне, как и эрнистирийцы, и эта
