— Заткни пасть, Майк Каммингс.
— Да ни в жисть! — парировал мистер Каммингс. — Народ не может молчать, когда честных людей облапошивают.
Розенберг высунулся из окна.
— Говорю вам, — сказал он, — Господь отомстит за Себя Своим врагам. Утром вы скажете: «Господи, была бы сейчас ночь», а вечером: «Господи, был бы сейчас день», и гнев Его пребудет с вами в вашем тайном убежище…
В стену ударил обломок кирпича и упал к ногам Филиппа, разлетелось оконное стекло на втором этаже. Филипп крепче перехватил трость и увидел, как одного из полицейских оттаскивают в сторону, а вокруг него размахивают палками. Толпа нахлынула, Филиппа прижали к входной двери, и он услышал, как она трещит под напором улюлюкающей и ругающейся массы людей. Кто-то сильно пихнул его в плечо, в щеку уперся большой грязный подбородок, в бок ткнули палкой или локтем. В то же мгновение дверь поддалась, и все они с треском вломились в узкий коридор. Первые ворвавшиеся промчались дальше вверх по лестнице, следующие в спешке не обратили на него никакого внимания, а потом наступила темнота и полный хаос. Наверху он услышал громкий голос, заглушаемый злобными воплями, затем несколько мгновений тишины, и прежний голос прокричал: «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть».[42] А затем начался полный хаос. Одни пытались выбраться из дома, другие рвались наверх, третьи пребывали в нерешительности. С улицы послышались крики «Полиция!», давка вокруг Филиппа ослабла, и он опять увидел рядом с собой одного из давешних полицейских, пытающегося проложить путь наверх. Когда они вместе вошли наконец в комнату наверху, то едва успели помешать буйному мистеру Каммингсу ускользнуть. Констебль крепко держал его, а Филипп, увидев туго натянутую веревку, уходящую в окно, подбежал к оборванному, окровавленному Иезекиилю, перегнувшемуся через подоконник. Еще не успев выглянуть, он знал, что увидит, но лишь когда он помог подтянуть тело повешенного Неемии, нашел время удивиться, почему толпа так быстро уничтожила свою добычу. Но когда они с Иезекиилем развязали шнур и уложили тело на стол, из невнятного бормотания Каммингса он разобрал, что ничего такого они и не думали делать. Евреев надо было припугнуть, чтобы выдали тайник с деньгами или драгоценностями, и веревку — предназначенную для одной из коробок с багажом, стоящих у стены, — использовали именно с этой целью. А Неемия начал сопротивляться, веревка соскочила, и поэтому «помоги мне бог» никто не был удивлен больше него, услышав, что еврей мертв.
— Разве похоже, что я собирался его убить? Да я и мухи не обижу! Это все ошибка…
— Господь дал, — сказал Иезекииль, вставая с колен и глядя на тело, — Господь и взял. Да будет имя Господне благословенно.[43]
К этому времени в комнате появилось еще несколько полицейских, некоторые с пленниками. Филипп объяснил свое присутствие дежурному офицеру, и когда два предыдущих констебля подтвердили его слова, назвал свой адрес и получил разрешение отправляться домой.
Но, глядя на Иезекииля, Филипп замешкался.
— А что будет с мистером Розенбергом? — спросил он. — Может, ему лучше пойти со мной? Я уверен, отец будет рад.
Подумав, полицейский разрешил Филиппу изложить свое предложение.
Выслушав его, Иезекииль неожиданно согласился и торжественно кивнул.
— На меня возложена ноша, — сказал он. — Я один отправлюсь в страну моих отцов.
— Если у вас здесь есть какие-нибудь деньги или драгоценности, мистер Розенберг, — сказал инспектор, — вам лучше отдать их нам на хранение.
— У нас их никогда не было, — ответил Иезекииль, — они в безопасности. — Он снова повернулся к телу, произнес над ним молитву на идиш, и пока последние величественные слова эхом отдавались от стен, дал Филиппу понять, что он готов. Два констебля вызвались проводить их до такси. Вчетвером они молча спустились вниз, и выйдя на улицу, услышали отдаленные, но явственные выстрелы.
В Кенсингтоне сэр Бернард и трое его гостей — Кейтнесс, Изабелла и Роджер — играли в бридж. Король, как обычно, закрылся в своей комнате. Розамунда находилась в постели и спала — Изабелла уже и не чаяла, что сэру Бернарду удастся ее туда загнать. Был вечер вторника. Обычно по вторникам Ингрэмы навещали своего друга, поскольку этот вечер у Роджера часто бывал свободен. Иногда они играли — если к ним присоединялся Филипп, Розамунда или еще какой-нибудь гость, иногда разговаривали, иногда ходили в театр. Иногда гости даже оставались на ночь: сэр Бернард был очень к ним привязан, и между ними установилось то счастливое равновесие, благодаря которому отцы и дети, не являющиеся родственниками, создают отношениями, которых редко достигают отцы и дети, связанные родственными узами. Сэр Бернард всего лишь понимал Роджера, Роджер всего лишь завидовал сэру Бернарду. А то, чего они не понимали и чему не завидовали, приправляло их разговор приятной таинственностью. Этот вечер мало чем отличался от многих прошлых. Такт, которым обладали сэр Бернард и Изабелла, смягчил истерику Розамунды, и объединенными усилиями ее удалось уложить в постель. Оказавшись в доме, она то ли от усталости, то ли из хитрости, то ли от страха вдруг стала послушной. Сорок лет врачебной практики научили сэра Бернарда искусству обращения с людьми. Роджер попытался было объяснить, почему они оказались здесь, но сэр Бернард отмахнулся.
— Знаешь, я люблю послушать всякие рассказы, — сказал он, — но чувство долга убивает все удовольствие. А ты ведь не хочешь рассказывать. В моем возрасте человек благодарен уже за то, что его вообще любят, — любят, заметь. Давай сделаем вид, что ничего не случилось.
Где-то неподалеку опять стреляли, но вечер проходил почти как обычно. После недавнего налета власти объявили, что население впредь будет заранее оповещаться по радио. Все запланированные мероприятия будут проходить как обычно, и власти надеются, что никакой паники в Лондоне не случится. Именно на возникновение паники рассчитывает враг, нанося бомбовые удары по столицам мира. Если же паники не будет, то и налетов не будет.
— Не надо нам никаких мероприятий, — сказал сэр Бернард, — но мы хотели бы знать, что происходит, если правительство не против, конечно.
— Что-то я сомневаюсь, — сказала Изабелла. — Ну, сообщат они, что «Огромный самолет сбрасывает бомбы прямо на Колиндейл-сквер». И что?
— Не сообщат, — сказал Кейтнесс. — Спорим на дюжину пар перчаток, Изабелла, что если мы взлетим на воздух, то последнее, что услышим, будет: «Ни один самолет пока не достиг Лондона, противовоздушная оборона действует эффективно».
— По рукам, — сказала Изабелла.
Сэр Бернард только вздохнул и взял карты.
Игра продолжилась. А затем ожило радио.
— Только что получено сообщение правительства, — заявил громкоговоритель. — Вражеская авиация пыталась приблизиться к Лондону со всех сторон, но потерпела неудачу. Сбито уже четыре самолета. Несколько бомб сброшено на ненаселенные районы. Начальник противовоздушной обороны Лондона заявляет, что наши силы не понесли никаких потерь.
— Я думал, у них есть воображение, — сказал сэр Бернард. — Один-два наших сбитых самолета сделали бы сообщение более правдоподобным.
— Не говорите о «воображении»! — взмолился Роджер. — Это не воображение, а лишь жалкая фантазия.
— Я не уверен, что Кольридж здесь прав,[44] — в раздумье произнес Кейтнесс. — Разумеется, это та же способность — подгонка мира под представление о мире.
— Ну, у начальника противовоздушной обороны Лондона свое представление о мире, — сказал Роджер. — Возможно, вы правы. Но разве представление — это образец?
— Ну конечно! — перебил Кейтнесс. — Если представление — не образец, какая от него польза?
— Если мы играем в бридж, — кротко сказала Изабелла, — не могли бы вы на время забыть о своих представлениях? Большое спасибо.
Через четверть часа новый голос в динамике подхватил эстафету.
— Последнее сообщение, — доложил громкоговоритель. — Вражеские самолеты продолжают атаку. Предполагается, что в налете принимают участие около восьмисот летательных аппаратов. Над Лондоном пока не появился ни один. Уничтожено пять деревень. Африканские войска высадились с гигантских
