повернулся, собираясь покинуть лабораторию. Но не успел он дойти до двери, как голос Дианы остановил его. — Доктор Саксовер, как сегодня чувствует себя миссис Саксовер? — спросила она.
Он оглянулся и ей показалось, что перед ней совсем другой человек — словно кто-то сорвал с его лица маску, обнажив скрывавшееся под ней отчаяние.
— В больнице сказали, что сегодня утром она была довольно бодрой. Надеюсь, что это правда. К сожалению, это все, что они могут сказать. Она же ничего не знает, вы понимаете? Она все еще уверена, что операция прошла удачно. Я думаю, что так и лучше.
И он вышел, прежде чем Диана успела что-нибудь сказать.
Каролина Саксовер умерла несколько дней спустя. Френсис ходил словно в трансе. Приехала его овдовевшая сестра Ирен и взяла на себя часть домашних забот. Френсис почти не замечал сестру. Она попыталась уговорить его уехать на какое-то время. Однако он не согласился и на протяжении нескольких недель слонялся по дому как тень, казалось, тело его было здесь, а душа словно в другом месте. Затем он внезапно заперся в своей лаборатории. Сестра посылала ему туда еду, но он часто даже не касался ее. Он почти не выходил на протяжении нескольких дней, а его постель стояла нетронутой.
Остин Дейли, который чуть ли не силой вломился в лабораторию, рассказал, что Френсис работает, как безумный, причем над несколькими проблемами одновременно, и предположил, что это может закончиться нервным расстройством.
В тех редких случаях, когда Френсис появлялся за столом, он казался таким отчужденным и сдержанным, что дети даже пугались его. Как-то после обеда Диана натолкнулась на горько плачущую Зефани. Она попыталась успокоить девочку, а затем забрала ее в лабораторию и разрешила поиграть микроскопом. На следующий день, а это была суббота, она взяла ее с собой на прогулку.
Тем временем Остин прилагал все усилия, чтобы жизнь в Дарре не останавливалась. К счастью, он был в курсе нескольких проектов Френсиса, и смог развернуть работу над ними. Изредка ему удавалось заставить Френсиса подписать тот или иной документ. И все же, несмотря на все его усилия, в Дарре появились признаки упадка, персонал начал беспокоиться.
Но Френсис не сломался. Его очевидно, спасло от этого воспаление легких. Он перенес его достаточно тяжело, но, когда понемногу начал поправляться, оказалось, что он уже преодолел свою душевную травму и постепенно возвращается в нормальное состояние.
Однако это его нормальное состояние было уже несколько другим.
— Папа стал спокойнее, чем был всегда, — рассказывала Диане Зефани, — какой-то ласковый. Порой это доводит меня до слез.
— Он очень, очень любил твою маму и, наверное, почувствовал себя страшно одиноким без нее, — сказала Диана.
— Да, — согласилась Зефани, — теперь он начал говорить о ней, а это куда лучше. Он любит рассказывать о маме, несмотря на то, что это причиняет ему боль. Зато очень много времени проводит просто так, сидя и обдумывая что-то, и тогда совсем не грустный. Кажется, что он постоянно занят какими- то вычислениями.
— Допускаю, что именно этим он и занят, — сказала ей Диана, — Ты не представляешь, сколько нужно расчетов, чтобы работал Дарр. А дела были немного подзапущены за время его болезни. Так что он именно об этом и думает, чтобы все вошло в норму.
— Надеюсь, что это ему удастся, — сказала Зефани.
За разными хлопотами вопрос о возможных свойствах антибиотика в «Лихенис Тертиус» как-то забылся, и только через несколько месяцев Диана вспомнила о нем. Она была почти уверена, что дело с лишайником также выпало из внимания Френсиса, иначе он уже что-нибудь ей сказал бы. Ибо одним из основных правил педантичного Френсиса было — не перехватывать чужих заслуг. Открытия, патенты, авторские права становились собственностью Дарра, в то время как заслуги принадлежали отдельным людям или группам исследователей. «Наверное, Френсис отложил колбу с лишайником еще тогда, когда умерла Каролина, и содержимое ее сгнило», думала Диана. Но с выздоровлением Френсиса ей пришло в голову, что должна же существовать какая-то запись относительно природы особенностей «Тертиус» — хотя бы и отрицательным результатом. Она решила при первом же удобном случае напомнить об этом Френсису. Наконец, такая возможность представилась во время одной из вечеринок, которые для сближения всех сотрудников Дарра начала проводить еще покойная Каролина.
Френсис, теперь уже почти в своей обычной форме, разговаривал, по старой привычке, то с одним, то с другим сотрудником. Подойдя к Диане, он поблагодарил ее за доброту, которую она проявила к его дочери.
— Это ее очень изменило. Бедный ребенок, в те дни ей так была нужна женская ласка и поддержка, — сказал Френсис Диане. — Для нее это много значило, и я вам безгранично благодарен.
— О, не стоит благодарности. Общение с вашей дочерью доставило мне большое удовольствие, — ответила ему Диана. — Мы подружились, как две сестры. Я всегда жалела, что у меня нет родной сестры, и, возможно, сейчас я, наконец, вознаграждена.
— Я очень рад. Вы так ее расхвалили. Но вы не позволяйте ей быть слишком навязчивой.
— Не буду. — заверила его Диана. — И не потому, что в этом есть какая-то нужда. Вы знаете, она чрезвычайно чуткая девочка.
И через минуту, когда он уже собирался продолжить обход гостей, она вдруг спросила:
— О, кстати, доктор Саксовер, я уже давно хотела спросить вас: помните тот случай с лишайником Макдональда — одним из «Тертиус» — в июне-июле? Он оказался интересным?
Она была почти уверена: он ответит, что забыл о лишайнике. На какой-то миг — нет, она не ошиблась, — он показался ей захваченным врасплох. Но быстро овладел собой, хоть какое-то замешательство все же осталось в его взгляде. Немного поколебавшись, прежде чем ответить, он сказал:
— О, моя дорогая! Как некрасиво с моей стороны. Я должен был сказать вам об этом уже давно. Нет, боюсь, что я ошибся тогда. Оказалось, что это не антибиотик.
Через несколько секунд он уже двигался дальше, перебрасываясь словами то с одним, то с другим гостем.
В этот момент Диана лишь подсознательно почувствовала, что в этом ответе что-то не так. Только позднее она поняла, что такой ответ был для Френсиса просто глупым. Но тогда она была склонна объяснить это перенапряжением и болезнью, которую он перенес. Однако ее мозг постоянно сверлила одна и та же мысль. Если бы он сказал ей, что забыл про лишайник, ибо был занят другими делами, или — что действие этого лишайника оказалось чересчур токсичным и не стоило проводить дальнейшие исследования, либо же, наконец, привел бы ей с полдесятка каких-нибудь еще причин, то в каждом отдельном случае это ее удовлетворило бы. Но по неизвестным причинам ее вопрос вывел Френсиса из равновесия, вызвал непродуманный ответ, который если здраво рассуждать, абсолютно не касался вопроса. Почему он хотел уклониться от прямого ответа?
Ей почему-то казалось, что его фраза — «оказалось, что это не антибиотик» — была просто попыткой вывернуться из неприятного положения. Такой попыткой, к какой прибегает очень правдивый человек, захваченный врасплох и не способный быстро придумать какую-нибудь ложь… Лишайник «Тертиус», конечно, имел особенности, напоминающие антибиотик; однако — раз это не антибиотик, то что же это такое?
И почему Френсис стремился это скрыть?..
Диана никак не могла понять, почему этот вопрос продолжал — как бы подсознательно — мучить ее. Затем она попробовала объяснить это противоречием — явная попытка Френсиса вывернуться никак не вязалась с ее представлением о нем и требовала проверки…
Несколько лет спустя она говорила: «Тут не было ни интуиции, ни здравого смысла. Все началось с логического вывода, едва не отброшенного предубеждением, а затем спасенного системой. Я легко могла пропустить это и на протяжении месяцев работать совсем в другом направлении, поэтому считаю, что тут есть и элемент удачи. Даже перепроверив несколько раз, я все еще не могла поверить — я была в каком-то шизофреническом состоянии: мое профессиональное «я» приняло существование этого вещества и не могло принять противоположного, значит, оставалось в это поверить; однако мое неслужебное «я» было не в состоянии воспринять это в такой степени, скажем, как воспринимают положение, что Земля круглая.
